Dreamboat 1
Шрифт:
– А кто ж?
– искренне удивилась дама.
– Кому ещё по ночам возможно так вольготно по городу раскатывать? Только чекистам, да ещё бандитам, лихим людям.
Северианов не ответил ничего, по-видимому, поручик Емельянов был изрядно напуган, постоянно ожидал ареста и чекистов видел в любом встречном.
Во-вторых, как долго отсутствовали таинственные пассажиры пролетки? Несколько часов? Вернулись ближе к полуночи. Так-так, превосходно. Вы на часы смотрели? Ах, поручик Емельянов смотрел. Прекрасно, прекрасно! Лиц, случайно, не разглядели? Нет? Фигуры, походка, во что одеты? Косоворотки, картузы, сапоги. Ничего особенного. Да, у одного куртка с отложным воротником и накладными карманами. Походка? А что, разве не у всех одинакова? А роста оба маленького. Впрочем, смотрела я сверху вниз, при подобном взгляде все небольшим кажется. Что ещё? Нет, никогда раньше не встречала этих людей, совершенно точно, господин штабс-капитан, я бы запомнила, если б когда-либо видела, у меня глаз-алмаз, а память знаете какая... Впрочем, все это было неважно, Северианов вовсе не рассчитывал, что дама запомнит кого-либо. Ночь, темнота, страх. Он сердечно распрощался с возлюбленной поручика Емельянова и спустился на улицу.
Глава
До революции фамилия Славинский была хорошо известна собирателям картин и искусствоведам, ибо увлекался он коллекционированием изящных искусств всерьез и с всепоглощающей страстью. Падкие на золотые украшения чекисты картин не тронули, и Николай Мефодьевич мог похвастаться подлинниками старых мастеров, набросками Александра Иванова к картине "Явление Христа народу", иконами Андрея Рублева, а также имел в коллекции Рембрандта, Рубенса, Рафаэля. Из последних приобретений он особенно гордился Репиным, Шишкиным, Айвазовским, Пикассо. Рассуждать об искусстве вообще и о живописи в частности коллекционер мог часами, все больше увлекаясь что-то доказывая собеседникам, хотя они и не пытались с ним спорить. Точно так же, как предавался рассуждениям об археологии и истории Николай Леонтьевич Белово а Юрий Антонович Перевезенцев - о значении русской литературы в мировой истории. Высоко поднимая фужер с шампанским, и чокаясь с собеседниками, Юрий Антонович с пафосом декламировал стихи Евгения Баратынского:
Я не люблю хвастливые обеды,
Где сто обжор, не ведая беседы,
Жуют и спят. К чему такой содом?
Хотите ли, чтоб ум, воображенье
Привел обед в счастливое броженье,
Чтоб дух играл с играющим вином,
Как знатоки Эллады завещали?
Старайтеся, чтоб гости за столом,
Не менее харит своим числом,
Числа камен у вас не превышали.
Кирилл Петрович Троепольский, четвертый в их компании, не смотря на пропитое лицо, слыл человеком весьма культурным, говорил тихим проникновенным голосом, а на мизинце правой руки носил массивное золотое кольцо. Он виртуозно исполнял на скрипке Моцарта, Штрауса, Грига и любил уговаривать: "Не имей Амати, а умей играти". Скрипка Амати, кстати, у него была. В 1913 году её презентовали Кириллу Петровичу в Петербурге, событие знаменательное, и театр Василия Ильича Дерюгина "Парнас" с большим трудом сумел вместить всю публику из сливок общества, жаждущих услышать звучание скрипки великого мастера в руках выдающегося земляка. Сказать по совести, играть на незнакомом инструменте было несказанно тяжело, Кирилл Петрович выложился полностью, но в грязь лицом не ударил, сумел обуздать норовистый инструмент и сорвал сильнейшие овации. По окончании концерта гримерную маэстро почтил высоким визитом сам губернатор и милостиво осведомился о прелестях нового инструмента. Опустошенный и совершенно вымотанный Кирилл Петрович чувствовал себя выжатым лимоном, судорожно допивал вторую бутылку шампанского, преподнесенную публикой замечательному музыканту вместо цветов. На вопрос вельможного гостя ответил дерзко и неучтиво: "Она похожа на необъезженную лошадь!" Такому сравнению губернатор неожиданно обрадовался до чрезвычайности, ибо единственное, что его интересовало в жизни - это скаковые лошади, в общем, с ответом маэстро угадал.
Эти представители Новоелизаветинской интеллигенции очень любили посидеть на втором этаже роскошного ресторана "Каир" Петра Сидоровича Чеводаева, побеседовать об изящном под рюмочку изысканнейшего вина и творения французской кулинарии мсье Донадье. Ресторатору они служили замечательной рекламой для привлечения почтенной публики, их разговоры изрядно занимали посетителей, чувствовавших себя прикоснувшимися к высокому и прелестному, поэтому Петр Сидорович брал с них плату весьма скромную, даже, скорее, символическую. Он сам, ценивший все изящное, с величайшим удовольствием подсаживался к представителям культуры, выпивал немного портвейна, с тоскливым восторгом вспоминал о днях былых и ностальгировал по ушедшему. Среди новоелизаветинских трактирщиков Петр Сидорович Чеводаев слыл большим чудаком: он платил работникам жалование. Это было странно и весьма непривычно, обычно половые отдавали хозяину за место определенную сумму, да еще процент с чаевых, и это считалось нормальным повсеместно. Но Петр Сидорович полагал, что любой труд должен оплачиваться по справедливости; поэтому, когда в городе воцарилась Советская власть, и вчерашние половые, буфетчики, мальчики на побегушках и прочие поломойки вдруг сделались гегемоном, победившим пролетариатом и хозяевами жизни, Петр Сидорович, по странности, не попал в категорию кровососов и эксплуататоров, избежал обысков, реквизиций и прочих революционных прелестей, и продолжал трудиться, как и прежде. Мало того, на фоне всеобщих гонений, он расширил трактир, превратив его в ресторан, прибрал к рукам второй этаж, открыл там превосходнейший бильярдный зал, игровые комнаты, где можно с превеликим удовольствием пометать карты и небольшую гостиницу, нумеров на двадцать. Представителей победившей революции угощал великолепнейшими обедами совершенно даром, что мало способствовало его популярности среди отрицательно настроенной к большевикам части населения. И после освобождения Новоелизаветинска от красных, Чеводаев оказался в немилости и сделался опальным. Ну, согласитесь, это же просто неприлично, когда тот же Прокофий Иванович Лазарев повсеместно трубит о зверствах ЧК, а Петр Сидорович Чеводаев заявляет во всеуслышание: "Чека? Как же-с, припоминаю, приходилось встречаться, не раз захаживали ко мне господа в кожаных куртках да при маузерах, обедали-с. Ничего не скажу плохого - вполне приличные люди". Это, мягко говоря, само по себе было слегка крамольно, а на деле сильно отдавало пособничеством красным и большевистской агитацией. Неудивительно, что бывшие товарищи и собратья отреагировали соответствующим образом: сообщили в контрразведку.
– Это грабеж! Меня ЧК разыскивает, а он их обедами-завтраками
– громко выказывал недовольство Лазарев. Петр Петрович Никольский лично занялся этим делом, посетил ресторацию Чеводаева и с удовольствием оценил бульдожью хватку и ум бывшего трактирщика. Разорённым реквизициями и экспроприациями коллегам Петра Сидоровича приходилось ныне начинать дело заново, практически, с нуля, а у Чеводаева появилась большая эстрада с "венгерским" оркестром, прикупленный за бесценок парижский повар мсье Донадье, славящийся своими изысканными паштетами, накрахмаленный, в белом колпаке толстый лысый добряк с огромными гренадерскими усами и неизменно приклеенной улыбкой, а также небольшая собственная кондитерская. Петр Петрович отведал ракового супа с расстегаями, нежнейшей парной телятины под коньячок, закусил поросенком с хреном, все это, естественно, за счёт заведения, покатал шары на бильярде, блаженно улыбнулся и слегка пожурил Чеводаева.
– Все у Вас хорошо и правильно, Петр Сидорович, но не нужно так сильно увлекаться демократией и народоволием. Если, не приведи Господи, вдруг случится, что у вас здесь бывают большевики - обещаю Вам крупные неприятности! Очень крупные, смею Вас уверить. Не пугаю, предупреждаю.
– Я вне политики, я всего лишь коммерсант!
– ответствовал Петр Сидорович. - Я, знаете ли, Петр Петрович, люблю людям удовольствие доставлять. Имею такую слабость.
Петр Петрович весело погрозил изящным указующим перстом.
– Ну, положим, удовольствия я ваши вполне понимаю. Окажете человеку удовольствие на лишние 10 копеек, клиентуру переманите, а барыш в сотни рублей выйдет с этих-то копеек. Ладно, Петр Сидорович, удовольствуйте себе на здоровье, но помните мои слова: большевиков и коммунистов в шею! Навет на Вас лежит у меня в столе, и если дать бумаге ход...- Петр Петрович недоговорил, многозначительно посмотрев в переносицу Чеводаеву, с удовлетворением отметил, как смутился ресторатор.
Петр Петрович и не мыслил, что попал в самую точку, сам того не ведая. Памятуя о прежних визитах людей в кожаных куртках, ресторатор не смог отказать Троянову, и в дальних комнатах ресторана "Каир" иногда появлялись подозрительные личности, обговаривая какие-то свои дела. Троянов уверял, обещал степенно, клялся честью чекиста, что по скорому возвращению Советской власти, поведение Чеводаева, его помощь подполью непременно зачтется и Петр Сидорович, потея от страха до дрожи в коленках, терпел присутствие большевиков.
Глава
С началом улицы Белоцарской булыжная мостовая заканчивалась, начиналась деревянная, то есть положенные поперёк дороги древесные стволы, которых хватило ровно до середины, дальше улица представляла собой некую размытую дождями и раздолбанную тележными колесами глиняную поверхность. Каждую весну в разливающееся половодье напитавшаяся талой водой речка Белоцарка вымывала часть стволов и уносила прочь. Спустя несколько дней вода сходила и бушующая бурливая Белоцарка вновь превращалась в наполовину пересохший приток реки Вори - тогда стволы рубились вновь и укладывались на место вымытых, свежие, еще пахнущие смолой. Данное курьезное происшествие повторялось каждый год. Замостить дорогу булыжником, который, как известно, тяжелее воды, всегда не хватало то денег, то времени, то желания, то сил, то всего одновременно. А бывший городской глава, весьма патриотически настроенный, гордо и напыщенно заявил, что "Русские называют дорогой то место, где собираются проехать". После майских боёв, когда отступающих к лесу красных накрыли плотным артиллерийским огнем, к всеобщему пейзажу добавились воронки от разрывов, разрушенные прямыми попаданиями снарядов и сгоревшие дома, Белоцарская улица превратилась в труднопроходимое бездорожье, отчасти схожее со стиральной доской. Окраина города, сразу за Белоцаркой начинается лес. Старые, вросшие в землю по самые окна дома. Низкие редкие заборы. Отсюда до Губернаторской улицы, дом 8, здания бывшей чрезвычайной комиссии, а в настоящий момент контрразведки было очень далеко. Да и дом, где раньше проживал председатель новоелизаветинской ЧК Житин мало походил на хоромы. Типичный четырехстенок, с четырехскатной соломенной крышей без конька, резные наличники. Дом был пуст и неприветлив, словно отпугивал.
– Хозяйка до коровы подалась, - сообщила Северианову восседавшая у соседнего плетня пожилая мадам, с любопытством грызущая подсолнечные семечки в компании ещё двоих таких же пытливых и дотошливых матрон. Северианов поблагодарил, на вопрос, что ещё противозаконного сотворила Авдоха Емельяниха, бывшая квартирная хозяйка Житина, ответил загадочно и неопределенно, чем только подогрел пытливое любопытство и въедливый интерес трезвонниц сарафанного радио.
Коровник встретил Северианова ароматом свежего навозного холма, из которого кривым шпилем вытарчивали вилы, и приветственным мычанием. Войдя внутрь, он столкнулся с внимательным взглядом: теленок смотрел Северианову в лицо умными зелеными глазами, в которых читалась бесконечная любовь и желание непременно понравиться. Авдотья Терентьевна же на внезапного гостя даже не взглянула, продолжая привычно и даже лениво терзать коровье вымя. Тонкие струйки молока с резким звяканьем ударялись в дно ведра. Приглядевшись, Северианов увидел, что женщина еще довольно молода, вся ладная, мягкая, нисколько не ушло с лица юное очарование, держится с неуловимой грацией, не смотря на неудобное положение, смоляная прядь кокетливо выбивалась из-под завязанной под подбородком косынки. Только руки грубоваты, тяжкая это работа, адова - доить коров и ухаживать за ними. Потому что для неё бурёнка является не просто крупным рогатым скотом, а мыслящим существом, с которым нужно ладить, соглашаться, дружить.
– Расскажите про вашего жильца.
– Антошу-то?
– Ну, кому, может быть, Антоша, а кому-то и Антон Семенович, товарищ председатель Новоелизаветинской ЧК.
– Ой!
– полуобернувшись, Авдотья Терентьевна с нескрываемым высокомерием оглядела Северианова.
– Тоже мне страсти какие! Антоша, он и есть Антоша. Мужик справный, работящий, прелесть просто, что за человек.
– Прелесть? И что же в нем прелестного.
– Так свой, деревенский. И дров наколет, и покосит, и воды принесет, и корову подоит, если вдруг что... Вы, например, корову-то доить не обучены, ась?