Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

Бичер-Стоу Гарриет

— Дело в том, мистер Кушинг, — сказал доктор Кокер, — что в таком разрыве не было необходимости. Он ослабил влияние пресвитерианской церкви и предоставил врагам её случай отзываться о ней непочтительно. Наши раздоры приносят существенную пользу методистам и баптистам; и круг наших действий, который мы могли бы удержать за собой, с каждым годом сокращается и переходит в их руки.

— Я это знаю, — сказал доктор Кушинг, — и уверяю вас, что мы, блюстители церкви в южных штатах, чистосердечно об этом сокрушаемся. Но надо и то заметить, доктор Кокер, что в постановлениях наших нет такой разницы, как вы воображаете. Между нами есть люди, которых можно назвать приверженцами новой школы; например, доктор Дрепер; впрочем мы не имеем с ним никаких сношений.

— Так, действительно так, — отвечал доктор Кокер, — но и между нами есть собратья, которые всей душой преданы старой школе.

— Мне кажется, — сказал доктор Пактред, — при тщательном старании можно бы написать постановление, соответствующее взглядам на этот предмет той и другой

стороны. Нам необходимо сделать некоторые ограничения той и другой партии. Говорят, будто я принадлежу к новой школе; несмотря на то, намедни и написал диссертацию по этому вопросу, и показал её доктору Пайку, человеку в высшей степени строгому в своих суждениях; и что же? Он согласился со мной во всех отношениях. Эти люди чрезвычайно неосторожны.

— Правда ваша, — сказал доктор Кокер, — эта самая неосторожность-то и вредит, как нельзя более, выгодам и влиянию пресвитерианской церкви. Впрочем, и то сказать, все разбирательства и выводы этого вопроса никогда не могут быть применимы к практике, особливо в то время, когда начинает преобладать моральное влияние.

— Но всего более препятствует тому, — сказал доктор Кушинг, — радикальный тон ваших аболиционистов-фанатиков. Исследование вопроса о невольничестве в церковном собрании всегда сопровождалось неудовольствиями и огорчениями для нашего народа, — особливо для западных штатов. Эти безумцы не понимают ни нас, ни щекотливости нашего положения. Они не знают, что для совершения дельного вывода, необходимо оставить нас в покое. С своей стороны, я всего более надеюсь на благотворное, смягчающее нравы, влияние Евангелия. Я надеюсь, что непостижимое Провидение устранит в своё время бедствие, проистекающее от невольничества. До той поры мы должны переносить его с терпением.

— Позвольте заметить, мистер Кушинг, — сказал мистер Диксон, — что с 1818 года число невольников в здешней стране увеличилось вчетверо. К немногим невольническим штатам прибавилось несколько новых; образовалась обширная, правильная система невольнического торга, которая наполнила наши большие города торговыми домами. Корабли наших портов привозят грузы несчастных созданий в Новый Орлеан, и оттуда рассылают их по всем южным штатам. Не далее, как нынешним летом, я находился при смертном одре семнадцатилетней девочки, которую вырвали из родной семьи и она умерла в дикой пустыне. Мне кажется, мистер Кушинг, наше бездейственное выжидание недостаточно. Мы также далеки от эмансипации, как были далеки от неё в 1818 году.

— Скажите, пожалуйста, была ли хоть раз сделана попытка между христианами вашего исповедания прекратить этот отвратительный торг? — сказал Клейтон.

— Кажется, что нет, — отвечал доктор Кушинг, — в этом отношении мы ограничивались обыкновенною проповедью против несправедливости.

— По крайней мере, сделано ли было распоряжение в вашей церкви не допускать в торговле разъединение семейств? — спросил Клейтон.

— Нет; мы предоставляем это человеческой совести. Мы обязаны только внушать владетелям негров обхождение с последними согласно духу Евангелия.

— Наконец предлагали ли вы законодательной власти о дозволении ввести общее образование? — сказал Клейтон.

— Никогда; этот предмет соединён с множеством затруднений, — сказал доктор Кушинг. — Дело в том: если б неистовые аболиционисты северных штатов оставили нас в покое, то, быть может, мы бы дали какое-нибудь движение таким вопросам; по эти фанатики до такой степени возбуждают умы наших владельцев, до такой степени воспламеняют их, что мы решительно ничего не можем сделать.

В течение всего времени, когда Диксон, Кушинг и Клейтон разговаривали, доктор Кокер на клочке бумаги делал карандашом заметки для будущего употребления. Ему всегда неприятно было слышать о невольнических оковах и торге неграми; каждый раз, когда начинался разговор об этих предметах, он уклонялся от него и выбирал какое-нибудь другое занятие. Мистера Диксона он знал давно, как человека постоянно восстающего против невольничества, и потому когда мистер Диксон начал говорить, доктор Кокер, на случай надобности, стал записывать некоторые его мысли.

— Да, да, — сказал он, отрываясь от клочка бумаги, когда Кушинг кончил своё замечание, — эти люди не имеют ни искры здравого смысла, они просто безумные, сумасшедшие. Везде они видят перед собой только один предмет. Например, хотя бы этот мистер Роскин из Огайо. С ним решительно ничего не сделаешь. Он просиживал у меня по нескольку часов, и тогда я говорил ему, объяснял, доказывал, какие важные интересы ставить он в опасное положение, но всё бесполезно. Твердить себе одно и тоже. По моему мнению, упорство и безрассудство этих людей главнее всего было причиною нашего разъединения. — Мы старались в течение многих лет избегать с ними неприятного столкновения, — сказал доктор Пактред, — и это, уверяю вас, нам стоило больших усилий. С 1835 года эти люди постоянно делали натиск на наши собрания; но мы дружно стояли друг за друга, стояли собственно затем, чтоб не позволить какого-нибудь оскорбления нашим южным собратьям. Во время богослужения мы всегда старались выдвигать их вперёд, старались оказывать им всевозможные снисхождения. Я думаю, каждый из нас в состоянии представить, как усердно трудились мы. Мы готовы были действовать в их пользу во всякое время. Как вы, не знаю; но я имею право на некоторую заслугу! — При этих словах на лице доктора промелькнула лукавая улыбка. —

Если я имею какой-нибудь талант, так это уменье владеть языком. Бывало, братия спорит целый день, спорит до тех пор, пока не выбьется из сил и пока предмет спора не наскучит донельзя, — тут-то вот и явишься на сцену, да и выпустишь какое-нибудь словечко: смотришь, оно изменило сущность всего дела. Помню, однажды, эти джентльмены принудили нас написать нечто в роде декларации на счёт невольничества, и мы должны были согласиться, потому что боялись отделения западных штатов. Борьбу из за этого продолжали три дня, до тех пор, пока мы окончательно не добились самых крайних условий. Мы думали ограничиться определением, что невольничество есть " моральное зло", в том предположении, что это будет принято южными собратьями лучше, чем выражение " грех", и дело шло превосходно, как вдруг кто-то из приверженцев системы невольничества восстал против этого, возражая, что "моральное зло" и "грех" имеют равносильное значение, и что это непременно навлечёт на духовенство порицание. — Прекрасно; становилось уже поздно; многие из самых горячих диспутантов утомились, оставили собрание, и я преспокойно вычеркнул слово моральное, прочитал решение, и его приняли единодушно. Дело в том, что большая часть духовенства охотно соглашалась называть невольничество — злом; затруднение состояло только в слове моральное. Это обстоятельство закрыло кратер на целый год. Такие люди, впрочем, не дремлют: они собрались при первом удобном случае. В свою очередь не дремали и мы. Мы дали новый оборот всему делу. Я объявил собратьям, что лучше было бы, бросив всякое разбирательство этого вопроса, предоставить его решению совета пресвитеров. Всё, по-видимому, шло хорошо; но кто-то из членов предложил на утверждение собрания некоторые ограничения относительно танцев. Предложение это было сделано необдуманно, потому что с танцами не соединялось никакого особенно важного интереса; к тому же никто бы и не стал возражать против подобного постановления; но в то время и при тех обстоятельствах такое предложение было неуместно, тем более, что аболиционисты немедленно воспользовались этим случаем, хотели знать, почему мы на том же основании не предложим ограничений относительно невольничества? Они говорили, что танцы сами по себе вовсе уж не могут быть названы грехом, если нельзя называть грехом и невольничество. С тех пор и по настоящее время они не перестают трубить над нашими головами.

Завтрак кончился. Гости мистера Кушинга вышли из-за стола и, следуя старинному обычаю, расположились совершить утреннее богослужение, к которому пригласили двух прилично одетых негритянок и негра. По предложению мистера Диксона запели следующий гимн:

"Я воин креста и последователь Агнца. Да не устрашится сердце моё защищать Его и не устыдятся уста мои произносить Его имя! Я должен бороться за Него: укрепи меня, о Боже! Твоё слово даст мне силу нести крест, вооружить меня терпеньем. "Избранные Твои, если и падут в этой борьбе, то падут со славою. Вера укажет им путь к победе. Настанет день, когда воинство Твоё В лучезарной одежде покроет всё небо. Тот день будет днём Твоей славы"!

Если бы кто видел одушевление, с которым священники пели этот гимн, тот принял бы их за первых мучеников и исповедников, которые, обнажив меч и бросив в сторону ножны, готовы были бороться с дьяволом и всеми его кознями, и пробивать себе дорогу в царство Божие. Восторженнее всех, однако же, был доктор Пактред. Одарённый от природы восприимчивыми и легко приводимыми в движение чувствами, он, действительно, воображал себя воином креста, воображал, что все роды борьбы, которые он испытывал, не вполне ещё выражались духом этого гимна. Если б вы его спросили: « Почему»? — он силлогизмами доказал бы вам связь между всеми благами вселенной и путём, по которому он следовал. Если мистер Диксон предполагал, что избранный гимн был очень кстати, что в нём выражались все чувства его собратьев, то он очень ошибался. Что касается до доктора Кокера, то он пел с энтузиазмом, воображая, что в эти минуты он боролся с врагами пресвитерианской церкви, как пел бы Игнатий Лойола, применяя содержание гимна к протестантизму. Доктор Кушинг принимал описываемую борьбу за борьбу человека со своими страстями. Когда пение кончилось мистер Диксон прочитал из Библии следующее:

"Наше радение, свидетельство нашей совести, заключается в чистосердечии и справедливости; мы имеем сношения с мирами не посредством человеческого мудрствования, но посредством милости Божией".

Для передачи другим своих мнений, мистер Диксон имел множество спокойных, кротких, только ему одному свойственных путей. Поэтому, прочитав последние слова, он замолчал и чрез несколько секунд спросил доктора Пактреда, не подвергаем ли мы себя опасности, отступая от смысла этих слов, и не теряем ли чистосердечия Спасителя, разрешая христианский вопрос на началах, в которые не входит мысль о будущей жизни. Доктор Пактред вполне с этим соглашался и продолжал говорить на ту же тему столь назидательным тоном, что красноречие его совершенно истощилось. Мистер Кокер, ни на минуту не упускавший из виду главный предмет, сделал нетерпеливое движение, и потому доктор Кушинг с большим одушевлением возобновил прерванное богослужение.