Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда
Шрифт:
— Как я рада Гарри, что ты воротился! Ведь ужасно подумать, что может случиться с тобой во время отсутствия. Мне кажется, Гарри, мы можем быть здесь очень счастливы. Посмотри, какую я устроила постель из листьев и мха. Обе здешние женщины такие добрые; и я рада, что мы взяли к себе Тиффа с его детьми; это так кстати. Я ходила с ними гулять, и посмотри, сколько мы собрали винограда. О чём ты говорил с этим страшным человеком? Знаешь ли Гарри, — я ужасно боюсь его. Говорят, что он предсказывает будущее. Правда ли это?
— Не знаю, дитя моё, — отвечал Гарри с рассеянным видом.
— Пожалуйста, не говори с ним много, — сказала Лизетта; — а то пожалуй,
— Разве мне необходимо постороннее влияние, чтоб сделаться угрюмым? — сказал Гарри. — Разве я не угрюм уже и без этого? Разве я и ты, Лизетта, не отверженцы общества?
— А разве это так ужасно? — спросила Лизетта. — Бог производит для нас дикий виноград, несмотря на то, что мы отверженцы.
— Да, дитя моё, — ты говоришь правду.
— И сегодня солнце сияло так ярко, — продолжала Лизетта.
— Правда, правда; но наступят бури, дожди и непогоды.
— Ну, что же делать! Тогда мы подумаем, что надо делать. Теперь, по крайней мере, не станем терять ни этого вечера, ни этого винограда.
Глава XLIV.
Холм свидетельства
В двенадцать часов ночи Гарри встал с постели и посмотрел из окна. Полоса леса, окружавшая остров, казалась поясом непроницаемой темноты; но над ней, где вершины деревьев рисовались силуэтом на небосклоне, — небо представляло тёмный, прозрачный, фиолетового цвета, покров, усыпанный звёздами. Гарри отворил дверь и вышел. В воздухе господствовала такая тишина, что можно было расслушать шелест каждого листочка. Гарри стоял; внимательно вслушиваясь в даль. В отдалённой части леса раздался невнятный свисток. Гарри ответил на него. Вскоре послышался треск сухих сучьев, и звуки осторожного, сдерживаемого разговора. Через несколько секунд в листьях деревьев подле самой хижины поднялся сильный шелест. Гарри подошёл к тому месту.
— Кто тут? — спросил он.
— Сонм суда Божия, — было ответом, и вслед за тем на землю спрыгнула тёмная фигура.
— Каннибал? — спросил Гарри.
— Да, Ганнибал, — отвечал голос.
— Слава Богу! — сказал Гарри.
Шелест листьев, между тем не смолкал; сучья раздвигались; человек за человеком спускался на поляну, и называл себя по имени.
— Где же Дрэд? — спросил один из них.
— Его нет дома, — отвечал Гарри, — не бойся, он будет здесь!
Партия разбрелась по поляне, разговаривая вполголоса.
— А с плантации Гордона нет никого? — спросил Гарри взволнованным голосом.
— Они будут, — сказал один из пришедших. — Может статься, Гокум не дремлет сегодня. Впрочем, они ускользнут.
Партия в это время собралась в низменной части поляны, где стояло засохшее дерево, с надгробными венками из мху. Там над недавней могилой, Дрэд соорудил грубый памятник из старых пней, дёрна и листьев. На одном из чурбанов, торчавшем выше всех других, лежала связка сухих сосновых сучьев, под которую Гарри подложил огонь. Она запылала ярким огнём, бросая красноватый отблеск на окружавшие его чёрные лица. Кружок состоял человек из двенадцати — мулатов, квартеронов и негров. Лица их носили выражение суровой задумчивости и некоторой торжественности. Первое действие со стороны собравшихся состояло в том, что они взялись за руки и произнесли торжественную клятву никогда не изменять друг другу. Лишь только кончилась эта церемония, как из глубины окружающего мрака таинственно выступил Дрэд и стал посреди кружка.
—
Кружок расположился на разбросанных могилах, и Гарри начал:
— Братья! Кто из вас бывал на празднестве 4-го июля?
— Я был! Я! Я! Мы были все! — было ответом, произнесённым протяжно, глухо и угрюмо.
— Братья! Я намерен объяснить вам историю этого празднества. Много лет тому назад здешний народ был немногочислен, беден и ничтожен; им управляли люди, присылаемые из Англии, и притесняли его. Наконец народ решился освободиться от своих притеснителей, управлять собою по-своему и составлять свои законы. Если б это ему не удалось, то перевешали бы всех зачинщиков, и нечего было бы говорить об этом. Но, решившись сделать это, они собрались, написали бумагу, которая должна была показать всему свету причину их восстания. Вы слышали содержание этой бумаги при барабанном бое и при распущенных знамёнах; теперь выслушайте её здесь, на могилах людей, которых они умертвили.
И Гарри, при свете пылающего костра, прочитал " Декларацию о независимости Соединённых-Штатов".
— Братья, — сказал он, — вы слышали обиды, за которые владетели сочли справедливым пролить свою кровь. Они восстали против Англии; и когда Англия прислала войска свои в здешние земли, они начали стрелять солдат из-за житниц, из-за деревьев; убивали их на каждом шагу, пока не усилились в достаточной степени, чтоб составить войско, и открыто вступить в бой.
— Да, — сказал Ганнибал, — я слышал об этом от отца моего господина; он был в рядах этого войска.
— Итак, — продолжал Гарри; — если законы, которые они налагают на нас, не хуже тех, которые некогда возложены были на них, то пусть Господь будет судьёй между нами и ими. Они жаловались, что не могли добиться справедливости в судах: каково же наше положение, когда в суде мы не смеем даже защищать себя?
При этом Гарри с увлечением и в сильных выражениях рассказал о побоях, нанесённых Мили, и повторил звучным и торжественным голосом судебное постановление, которое врезалось в его памяти огненными буквами. Он рассказывал о судьбе своего собственного договора, о многолетних услугах своих, кончившихся ничем, если только не хуже. В заключение Гарри начал рассказывать историю своей сестры, но рыдания прервали его голос. Слушатели во всё это время сохраняли глубокое молчание, прерываемое иногда подавленным, невольным стоном. После непродолжительной паузы Ганнибал поднялся на ноги.
— У меня был господин в Виргинии. Он продал мою жену и двух детей в Орлеан, а потом продал и меня. Вторую жену мою взяли за долг, и она умерла.
— Моя мать, — сказал молодой квартерон, вставая с места, — была невольницей в Кентукки. Отец мой был трудолюбивый человек. Мать приглянулась одному мужчине; но не хотела и слышать никаких его предложений. Она жаловалась господину, просила защитить её; но вместо защиты, господин продал её. В какой-нибудь год она совершенно поседела, сделалась полоумная; полоумною и умерла.