Дрёма
Шрифт:
– Ты знаешь, я ещё ни разу не кланялся собственной каске. Только однажды, когда, услышав свист пуль над головой, упал в грязь, – комбат третьего, потомственный служака майор Стрельцов, презрительно ухмыльнулся, – и она, родимая, слетела с моей грешной головы и очутилась прямо перед самым моим носом.
– Не обманывайтесь, товарищ майор.
– Ты за кого меня держишь?! – Вспылил подтянутый красавец Стрельцов, позволивший себе и сейчас расстегнуть всего лишь одну пуговицу «не по уставу».
– Вы знаете меня, я уже всем говорил: я никого не измеряю меркой. А насчёт
Наступило неловкое молчание
– Ну-у, старлей, это ты уже хватил через край. Ты это… святое не тронь. Понял!
– Понял, товарищ майор. И к вам будет просьба: не будите меня, когда мне хочется вздремнуть. Ведь скоро рассвет для каждого из нас.
– Вот гад, – отворачиваясь от койки, где лежал старлей, прошипел едва слышно жилистый майор, играя желваками на щеках, – там, может, мой дед лежит. А он…
* * *
Какая война, спросите вы? Да разве это имеет значение, на какой войне люди убивают друг друга. И делают это так запросто, так лихо и героически, будто разделывают окорок на кухне, успевая при этом шутить и обмениваться рецептами приготовления гуляша и отбивных.
Старлея звали Иваном. Это былинное имя никак не шло к худощавому телу, слегка вытянутому скуластому лицу и задумчивым светло-карим глазам. Поэтому в детстве его звали Ванюшей, а когда Ванюшей стало неудобно называть юношу с пробивающимися усами, начали называть Ваней. Официальные лица, взглянув в паспорт, обращались официально: Иван Иванович. Ваня всегда смущался.
* * *
Известный в части острослов капитан Пономарёв, всегда, завидев Ваню, во всеуслышание объявлял:
– Смирно, наш Иоанн Иванович явился.
Старлей Ваня не обижался – сам виноват. Кто же говорит о сокровенном, выстраданном, когда идёт всеобщая пьянка. А о смысле жизни если и задумываются, то только в момент, когда припирает нужда и тогда, вздыхая по унитазу, бегут, пригибаясь, к отхожему месту. Да иногда застынут над обезображенным трупом товарища, бессмысленно вперив взгляд глаза в землю, поклянутся о чём-то и кому-то, и потом идут прочь, выпить и закусить. На старлея обратили внимание на второй день. «Странный он какой-то: не пытается найти свою компанию по интересам, практически не пьёт, в бою ведёт себя неадекватно – не стреляет и людей бережёт, под пули не посылает». На вопрос комбата, старлей печально оглядел вопрошающие лица офицеров и вдруг ляпнул:
– Убить никогда не поздно.
Комбат тогда минут на пять лишился дара речи. Он ошарашено развёл руками и обводил присутствующих захмелевшими глазами, в которых угадывался один немой вопрос: может, я чего-то недопонимаю, помогите, люди добрые. Разрядил обстановку капитан Пономарёв, он хлопнул онемевшего комбата по плечу и во всеуслышание объявил:
– Привыкай комбат, у тебя теперь среди подчинённых объявился святой. И имя ему вовсе не Иван – Иоанн. Так что в атаку теперь будешь ходить сам, а он сзади будет крестить твой храбрый зад. Уразумел?
Шутка всем понравилась, посыпались другие предложения в духе КВН, и весёлые, и скрабезные:
– Да! А Семёныча мы нарядим в сутану.
– И хде ж ты её найдёшь. Тем более на Семёныча. Разве только ротную палатку перекроить.
– А хоть и палатку. Зато умора будет. Представь: наш Семёныч, значит, в сутане…
– Из палатки сшитой.
– Да, так вот, Семёныч, и вид у него такой – неприкаянного попика сажень в плечах, встречает тех, кто по ту линию фронта каждый день мечтает нам головы отрезать.
– Причём всем и сразу.
– Значит, кланяется им и тоненьким голоском блеет: «Прощаем вам, значит, грехи ваши нам, враги наши», – и говоривший на самом деле заблеял.
Все взглянули на улыбающегося Семёныча. Сопоставили тоненький голосок с его «метр девяносто семь в высоту и ширину» и палатка содрогнулась от дикого хохота.
– Ты Ваня о всяких там моралях, в другое время и в другом месте. Хорошо? А тут когда водку с кровью мешаем, не надо. Хорошо. Не надо. Ты тут недавно…
– Да, ладно, не грузись и не грузи Ваню Крендель. Он так спьяну. Верно, Вань?
Командир третьей роты, чьи уши выдавали в нём борца, добродушный татарин обернулся к Ване. Ваня ответил не сразу:
– Я серьёзно.
– А чего же ты вчерась палил из «калаша» как угорелый. Два рожка фьють.
– Вчера? Со страху.
– Ага – наложил, значит.
– Поддался искушению.
– Что в штаны наложить? Ха-ха. Так тут никакого искушения не надо – само прёт! Ха-ха.
– Терпеть надо. Терпеть.
– Так и я о том же, Ваня, расслабься: «Терпеть надо, терпеть». Ты чего нам тут начинаешь. Нам проповедей и без тебя хватает. Наш полковой «проповедник» майор Пустовалов, так заливает, такие перлы выдаёт – тебе до него далеко.
– А я не проповедую. Вы спросили, я ответил. Люди по одной дороге ходят, а видят разное. Поводырь слепого только проведёт, а прозревать всё равно придётся слепому. За него этот труд никто не сделает. Пророков много было, а люди всё равно вляпываются в ад. Вот я и тружусь, да видно не до кровавого пота, слабак, если вчера со страху стрелять стал. Каждый день твержу себе: «Терпение, Ваня, терпение».