Дрёма

Горев Игорь Васильевич

Ваня с пьяной смелостью спрыгнул на гальку и сел у самого прибоя. Шумело в голове, тихонько плескалось море и Ване казалось, он весь без остатка растворяется в этом ночном, не ведающим света мире. Ущербный месяц испуганно выглянет из-за туч, качнётся на серебристой зыби и снова спрячется за серым пологом. Там же, где-то за хмарью, обитали звёзды.

– Что я творю?! Ублюдок!

Процесс растворения во тьме неожиданно ускорился, только что, чётко видимый мол с белой полосой прибоя и далёкие огни города, расплылись и размазались, как размазывается акварельный рисунок, когда плеснёшь на него водой. Слёзы потекли по щекам.

– Что

я творю?

Ваня обхватил голову руками и закачался, напоминая ваньку-встаньку.

– Что тяжко?

Ваня замер и прислушался: показалось? Допился!

– Бывает. В таких случаях особенное терпение нужно. Молитвенное. Тогда, может быть, Бог тебя услышит и поможет.

Глюки? Но хорошие глюки – добрые, – Ваня вытер слёзы на щеках. Ему вспомнился недавний семейный скандал.

Разругавшись в пух и прах на кухне с женой, он гневно перешагнул через разбросанные на полу комнаты игрушки и прошёл на лоджию. Острое желание крушить и ломать, быть диким и необузданным, сдерживалось слабеющим разумом. Тяжело сел на диван, сжал кулаки и закрыл глаза, стараясь вытеснить из себя острое желание разрушать. И тогда рядом, совсем рядом раздался голос: «Что папа, тяжело? – терпи, терпи». Он не сразу поверил в услышанное. А когда поднял голову и открыл глаза, то сын – Дрёмка – уже вернулся к своим машинкам и жужжал, подражая настоящим движкам. Кто это сейчас со мной?.. Дрёмка?.. Да нет же он… дитя. В этот миг детский моторчик заглох, Дрёмка посмотрел на отца и не по-детски, понимающе, кивнул головой, тут же игрушечная машинка снова сорвалась с места и, урча, помчалась по ковровым узорам, визжа на крутых поворотах.

Кто тогда сказал мне: «терпи»? А сейчас?.. Может у меня того с головой что-то? Может я ненормальный? А кто тогда нормальный, Сашка, что ли? Кореша его, а теперь и мои?.. Ох, как пусто внутри.

– Так постыло всё.

– Понимаю, тем более терпеть надо.

– Да кто здесь!

Ваня вскочил, напоминая шаолиньского бойца из школы «пьяный кулак». Никудышного бойца, который из всех наставлений учителя усвоил одно – как быть пьяным.

– Успокойся, мил человек. Я драться не собираюсь. Вот случайно забрёл сюда. Дай думаю, посижу, может, искупаюсь. Тут и ты следом спускаешься. Видимо, не случайно я тут. Не случайно. Хм, чудны дела твои.

– Я не чудил.

Ваня, пошатываясь, вглядывался в непроницаемо тёмный угол, откуда раздавался странный голос.

– Нет – ты ждал чуда. Не совсем ты, значит, потерянный человек.

– Человек? Я дорогу домой помню.

– Все помнят чего-то. Сперва так уверенно тебя ведут, прихвастывают, мол, видишь зарубка? Дальновидно я её сделал, верно! А потом, глядишь, и плутать начинают, едва смеркнётся или другая какая напасть испытать захочет – каждый на своём спотыкается.

– Слушай, лучше выйди на свет. Не смущай меня неизвестностью.

– А что, и выйти могу. И я к свету склонен.

Навстречу Ване вышел высокий широкоплечий мужчина. Держался он уверенно и бесстрашно. Остальные подробности Ваня не разглядел – очередная туча набежала на месяц, густая тень легла на море и близлежащие округи. Далёкие высотки освещали сами себя. Ни возраста, ни во что был одет незнакомец – разглядеть было затруднительно. Увидев человека, Ваня облегчённо расслабился:

– Уф, а я уж было подумал…

Незнакомец протянул руку:

– Анатолий.

Бездельник, радующийся жизни.

– Меня Ваней зови, – Ваня помолчал и добавил, – ты бомж, значит.

– Это как рассудишь.

– Я рассужу?.. – Ваня поискал место, куда можно присесть, нашёл камень и сел, – все кругом умные, один я дурак.

– Не говори так, дурак значит – пустой. Дважды пустой. А ты чем-то мучаешься, страдаешь, я вижу. Выходит не пустой.

– Видит он. Вот ты и попался на собственный крючок, то, что ты видишь, не есть ли готовая картинка, нарисованная тобой и для собственного пользования?

Незнакомец подсел поближе и внимательно взглянул на Ваню:

– Чтобы разглядеть страдание человеческое, одних глаз мало. Сердце только и может, что кровью обливаться – жалеть. Душа – зыбь, можно пройти по кочкам, а можно и в топи забрести. Тут духом прозревать нужно.

– Дух он духу тоже рознь.

– Точно подмечено.

– Это не мной – Высоцким.

– А… Песни. Все поют, тычут пальцами в небо. Хотят, чтобы слушали, а себя слышать наотрез отказываются. Оттого и получается: на словах – ангел животворный, внутри – дух иступлённый. И я когда-то бардами увлекался, задушевно было, пока дух внутри меня не заворочался. И такую муку я через него испытал, Ваня, – Анатолий неожиданно улыбнулся, – и поделом. Боль, Ваня, индикатором служит – живой пока! А что дальше? Дальше-то как жить собираемся, и собираемся ли?

– Ты не поп-расстрига случаем? Лечишь тут меня. Один поп – Сашка – у меня вон дома пьяный валяется. Долечился так, что без сил под стол свалился.

– Я свою веру через ту муку принял. Боль лекарством стала – исцелила. Тебе сейчас больно, не заливай раны бальзамами и настойками болеутоляющими. Средства эффективные, но временные. Духа – чертеняку – который сейчас скребётся у тебя в груди – прогони. Не сожалей о нём. Это он заставляет нас по-своему мир, что вокруг нас, судить, да рядить. И когда, что не угодно ему становится, не по воле его, тогда он наливает в чашу гнева и зла, щедро наливает и подаёт: выпей, утоли, мол, жажду. Мы благодарно принимаем напиток сей, осушаем и отравляемся.

– Не складно.

– Что?

– Если он отравит собственное прибежище и ему, тогда, жить будет негде.

Анатолий рассмеялся и долго не мог успокоиться:

– Вот развеселил-то, так развеселил. Давно я так не смеялся. – Анатолий положил ладонь на плечо Ване, – чистая душа, ох чистая душа у тебя, Ваня. Не зря, нет, не зря мы встретились. Да этому духу, поверь мне, глубоко наплевать на тебя. Он постоялец: «Пожил, покутил, сгорело, дальше пойдём, вон их сколько рождается». Твоя душа сейчас страдает, а он что подсказывает: тебе сделали больно, а ты вдвойне. Отомсти за себя! Остервенись, рви, кусай! Будь мужиком, покажи, на что ты способен! Так?

– Так, Толя, всё так, будто рентгеном просветил.

Ваня встал, подошёл к беспокойной воде, наклонился и плеснул себе на лицо.

– Море тёплое. Так ты не сектант, какой?

– Я не отделяю кусочек своего счастья от общего пирога. Пирог испекли для всех, тем и живу, и радуюсь жизни.

– Ты уже говорил. Искупаюсь.

– Тогда и я окунусь с тобой.

Тогда Ваня до самого рассвета просидел с новым другом. Хмель, после купания, испарился и напоминал о себе неприятным привкусом во рту и тяжестью в голове.