Древнерусская Игра - Много шума из никогда

Миронов Арсений

Все так же неторопливо, будто в задумчивости, Данька отошел от костра прочь, в холодную лесную темноту и прикрыл сухими веками горячие глаза. Разжал пальцы - отяжелевший и, наверное, окровавленный меч беззвучно скользнул в траву. Данила снова поднял веки и заставил себя посмотреть вверх в гулкое ночное небо. Тучи уже ушли: звездный свет хлестнул Даньку по лицу, и он вдруг расхохотался в голос, как давно уже не смеялся. На небе не было Млечного Пути.

Каширин смеялся, потому что сразу понял, что это всего лишь сон. А во сне мы не жалеем поверженных врагов и редко думаем о спасении души. Подняв с земли меч, Данила быстро вернулся к костру: здесь уже

тошнотворно сладко пахло паленой кожей. Ударом ноги Данька выбросил из углей отрубленную голову врага, лезвием клинка поддел и отцепил потемневшую в огне личину. Он так и не узнает, какое лицо было у настоящего Данэила Казарина - новый Даниил, избранный из воинов и верный хранитель Камня тут же, не отходя от костра, впервые примерил еще горячую бронзовую личину с наглой металлической улыбкой и торским разрезом глаз. Маска файтера пришлась впору.

ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,

верного слуги двух божественных господ,

обладателя волшебного сапога

(продолжение)

Oh... no! Not again! C'mon, give me a break.

I said - lemme outa'here!73

Проницательный читатель

Глава пятая.

В офисе господина Стожара

Hidden in his coat is a Red Right Hand.

Nick Cave74

В грохоте доспехов, в туче грибной сырости и колодезной плесени я приземлился... на кучу соломы, разумеется. Вот вам, потомки, второе правило начинающего тамбовского вора: всегда знай, где упадешь. Тут философия, господа.

В философском настроении я и поднялся на ноги, оглядывая совершенно темную душную пещерку. Вот радость! Больше всего на свете я хотел бы увидеть сейчас в пяти метрах от себя пару желто-зеленых и хищных глаз. Так оно и получилось. Глазастенький и неведомый зверь стоял совсем близко и выжидательно смотрел.

– Глаза сломаешь, - мрачно предрек я и задумался. В мозгу возникла логика: если зверь сытый - он посмотрит и уйдет восвояси. А если голодный... то... то я сам уйду.

И я пошел. В темноте даже ходить непросто, а я ведь пытался бежать! Разумеется, я поскользнулся на чем-то толстом и скользком и снова загремел кольчугой по паркету. Толстое и скользкое оказалось мохнатым пушистым зверем - а точнее, его шкурой. Для идиотов (кто не понял) объясняю: это был мех. То есть меха - много мехов. Они валялись на полу в страшном количестве, и будь я активист организации "Гринпис", тут же устроил бы самосожжение из чувства протеста. Нельзя так убивать дикую природу, чтобы потом по полу разбрасывать.

Вскоре я понял, почему я не член организации "Гринпис". На мехах было очень даже приятно лежать животом. И спиной тоже; и на боку. Тепло и мягко, как в ванне. Я расслабился в темноте и впервые с ужасом вспомнил, что нормальным людям иногда необходимо спать! И заснул бы я - но зеленые глаза снова возникли совсем рядом - бесшумно приблизились, гады.

– Эй ты, шкура! Иди сюда, я из тебя меха сделаю, - устало сказал я, зевая.
– Я тебе устрою "Гринпис" в отдельно взятой стране... Я тебе припомню товарища Баумана...
– Увы, разлюбезные потомки! Как вы уже догадались, я заснул. Помню только, что во сне дружелюбно беседовал с разноцветными глазами, вдруг появившимися у звериных шкур, на которых я спал. Я нежно называл их шкурами и гладил рукой. Нам было хорошо.

Когда я открыл глаза, этот мелкий парень сидел на своей табуретке и ковырял пальцем в носу. Он был острижен наголо, как неофашист, и потому внушал невольное уважение. Если вам десять лет и вы внушаете уважение, вы уже много добились в жизни. Почтительно посмотрев на парня,

я покосился в сторону. В стороне ровно теплился очаг - по толстым одинаковым бревнам шелковисто бегали жидкие хвостики голубоватого пламени, а чуть выше равномерно нагревался толстый и мрачный котел.

– Ну, вставай, добрый молодец, - пискляво сказал пацан. Он перестал ковырять в носу, но палец наружу не извлек.
– Сымай-ко портки, будем тебе задницу выпарывать!

Все мое уважение к неофашистам как рукой сняло. Я тяжко приподнялся, шагнул к пацану, устало протянул руку к его оттопыренному уху и вдумчиво охватил мочку железными пальцами. Парень жеста не понял, и напрасно. Я сдавил ухо и приподнял парня над табуреткой - пацан сильно покраснел, но не издал ни звука. Опустив мужественное дитя обратно на табуретку, я так же неспешно вернулся к своему меховому ложу.

– Ну ты обнахрапился, Мстилавка!
– покачал головою пацан и вытер навернувшиеся на глаза слезы.
– Своишь ли разуменье-то? Я ж тебя враз спалю, и пеплу не собрать! Мыслишь, коли ты стожарич, так я тебя на жалость приму? А ну! сымай портки!!!
– Пацан выпрямился на табуретке и насупил белесые брови.
– Х-холоп!

Лень было мне вставать, вот это факт. А иначе конец ребенку.

– Ша!
– хрипло сказал я.
– Заткнись, мелочь. Дядя спит.

– Ну добро же!
– Парень вскочил на ноги и замахнулся кулачком.
– Не хочешь подобру, по-родному - получай! Мелко взмахнув руками, парень непроизвольно присел, вытаращив глаза и сложив губы трубочкой - и я вдруг похолодел: от детских пальчиков блеснуло в стороны тонкими стеклянными ниточками - и сразу умер огонь в очаге, и снова потемнело в глазах.

Тут же, разумеется, появились зеленые гляделки во мраке. Они любили, когда темно - тут мы придерживались противоположных точек зрения. Я нащупал рукоять меча, а глаза надвинулись совсем близко. Как я ни старался, особой улыбчивости в этом взгляде не прочитал.

– Не трожи меч, дурень, - сказали глаза хрипло, словно собака во сне простонала.
– Ну что, так-то покраше будет? Не желаешь ли теперь ухо мне потрепать? Дерзай, Мстиславко! Ну, раззудись плечо богатырско!

Я понял, что глаза засмеялись - и точно: из темноты хрипло забулькало.

– Ух-ххо-ххо! Ххо-ххо-хха!
– Так, оказывается, смеются волки - я дословно воспроизвожу.
– Ну како, добрый молодец, портки саморучно опустишь али помочь?

– Да вы что, батя! Не надо портков! Я вас и так признал, без портков, - радостно улыбнулся я. Ну конечно, это и есть Стожар. Старый фокусник волчью шкуру напялил и радуется. Ладно, я тебе подыграю.
– Вы, батя, напрасно на меня так хищно смотрите. Это не я вашу недвижимость спалил. Это Рогволод Опорьев, известный под бандитской кличкой Посвист. Он зело невоспитанный тип и почти атеист. За что и был мною избит для торжества педагогики.

– Пыхнуть бы тебе огневицей в темя! Уж не ты ли, червь поденный, притащил ко мне в чтище пучинного огня?! Не ты ли выпалил мне древеса, да травы, да кумирни мои нерушимые?! Ну - сказывай правду! У тебя ли часом меч алыберский?!
– Божественные глаза льдисто сузились, и, противно холодея, я почувствовал, что сейчас во всем признаюсь...

К счастью, удалось перебороть в себе пагубные суицидальные наклонности:

– Что вы, батя!
– ужаснулся я.
– Я к Стозваночке в гости зашел, она меня приглашала! Приходи, говорит, - чайку попьем, звездное небо понаблюдаем... Я и заглянул на часок! А про алыберский меч впервые слышу.