Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи
Шрифт:
— А ты точно хочешь знать? Тебе может не понравиться, что ты услышишь.
— Выкладывай, переживу, как-нибудь, — хмыкнул Сталин, не своя глаз с собеседника. — И не надо юлить.
Сверкнув глазами, сержант кивнул. И почему-то от этого кивка повеяло то ли предупреждением, то ли угрозой, что сразу же уловил напрягшийся Сталин.
— Меня в этом мире знают как сержанта Красной Армии Равиль Биктяков, — сержант одернул обшлаг шинели, зазвенели ордена и медали на груди. Причем награды были такие, что не зазорно и генералу на груди носить. Значит, заслуженный командир, а не просто штабной и штаны
Едва прозвучало имя, рука Сталина сама собой дрогнула. Вытащив револьвер, медленно положил его рядом с собой. Несколько раз с силой растер лицо, глаза, словно не мог поверить в то, что видел прямо перед собой.
— Ты тот самый Биктяков?
Он с жадностью рассматривал сержанта, пытаясь увидеть в нем все то, что слышал о нем до этого. Ведь, именно этого человека «с собаками» разыскивал почти весь личный состав наркомата государственной безопасности. Обыскались его и в действующих частях, и на родине. Вдобавок, оба посла — французский и английский — продолжали обрывать телефон в приемной, допытываясь, когда они смогут встретиться с выдающимся советским героем. А он, оказывается, тут в лесу прячется.
— Именно так меня здесь называют…
Сталин совершенно не замечал странность некоторых его фраз, когда сержант говорил о себе в третьем роде. Его мозг сейчас «переваривал» другое.
— Это ты сделал все это? — Верховный неопределённо махнул рукой, пытаясь вместить в это движение все, связанные с сержантом, странности. — Ты ходил за линию фронта? Привел почти сотню языков? И генерал Гудериан тоже ты? Сколько же все ты…
У него было настолько растерянное лицо, что сержант расплылся в улыбке. Видимо, довольный произведенным впечатление.
— Настоящий воин не любит пустого бахвальства, но всегда ведет счет своим победам, — и вновь прозвучала довольно странная фраза, на которую Сталин, как и в прошлый раз не обратил никакого внимания. Не до этого было. — За неполных три месяца вот этого ножа пало пять сотен и две четверти человек. Сто двадцать я пленил и привел к своим. А того, кого ты называешь Гудерианом, я хорошо запомнил…
Чуть повозившись в своем сидоре, сержант вытащил вырванные с мясом погоны с золотым шитьем.
— Хороший был воин. Но слишком много говорил…
Бросил на мох погоны, упавшие шитьем вниз. От этого стала особенно заметна стала уже давно засохшая бурая кровь и клочки кожи на них. Получается, точно с мясом вырвал, хмуро отметил Сталин.
— Ты говорил с ним? — наклонился вперед Старин. Это ему показалось интересным. Ведь, генерал Гудериан считался восходящей звездой Рейха, одним из любимцев фюрера, а значит и был допущен к секретным сведениям, которые сейчас могли были быть очень кстати. — Что он рассказал?
— Многое сказал, — последовал уклончивый ответ. — Я обязательно все расскажу, только сначала выслушай меня. Ты ведь спрашивал, кто я.
Сталин, нахмурившись, кивнул. Естественно, спрашивал, и уже получил ответ. Он знает имя и фамилию сержанта, уже наслышан о всех его подвигах и похождениях. Непонятно, что ему еще можно такого рассказать?
— Здесь меня называют сержант Равиль из рода Биктяковых, — снова почему-то повторил он. — Но там, где я
Еще некоторое время назад этого разговора и быть не могло. Риивал никогда не думал открываться людям, не считая их себе ровней. Его путь был простым и понятным: принести в жертву Темной богине столько жертв, сколько нужно, и освободить Ее, бросив к Ее ногам совершенно Новый мир.
Но теперь все предстало в другом свете. И то, что вчера было совершенно однозначным, сегодня таковым уже не являлось. Новый мир раскрылся с другой стороны, перестав казаться лишь угодьями для охоты. Его жители оказались не презренными хумансами, с которыми веками враждовали дроу. Риивал встретил среди них тех, кого в другое время и другом месте он бы с радостью назвал дроу.
Все стало другим, а значит изменился и его путь. И не понимать этого мог лишь лишенный разума. Риивал понял, что настал момент, когда он должен раскрыться. Последний представитель благородного дома До’Уорден и старший хранитель Благословенной ЛЛос больше не мог действовать в тайне от своих братьев по оружию, как презренный грабитель и разбойник. Встреченные на его пути люди по всем законам Азарота стали дроу, а значит были достойны соответствующего обращения.
— … Но там, где я родился, я носил совсем другое имя и был не человеком, а частью великого Темного народа Дроу. Мой родной мир называется Азарот, а его нахождение мне неизвестно…
Риивал медленно поднялся. Глядя на него, это сделал его спутник, правитель тех, за кого воевал дроу.
— Мое имя Риивал Следопыт из благородного дома До’Урден,, Крадущиеся во тьме. Старший хранитель Темной госпожи. И я приветствую тебя, Иосиф Стальной, правитель великого дома Советский Союз.
Дроу уважительно поклонился. Причем, будь здесь знаток и толкователь древних ритуальных обычаев темного народа, он бы обязательно отметил глубину поклона, свидетельствующую об особом статусе собеседника. Можно было говорить о том, что дроу признавал его монаршие регалии и право говорить за остальных.
— Подобное именование в далекой древности носил и один из наших военных вождей, отличившийся великими подвигами в сражении с эльфами и дворфами. Уверен, твое правление будет не менее достойным и останется в памяти потомков на века.
Многие из фраз с пожеланиями были глубоко ритуальными, но Риивал вкладывал в них особый смысл и свое личное отношение к правителю этой страны. Ведь, за то недолгое время, которое они провели вместе в этом лесу, он почувствовал в нем родственную душу. Правитель тоже был хищником, опасным, сильным, матерым, который никогда не сдавался, не отступал. Они оба были готовы умереть, чтобы взять свое.
— Вижу, тебе непонятны мои слова…
Правитель, и правда, выглядел чуть растерянным, явно не понимая, что и думать.
— Только не нужно думать, что я тронулся умом, — улыбнулся дроу. Ведь, понимал, что такая мысль, наверняка, уже посетила собеседника. — Повторяю, Я Риивал Следопыт из народа дроу и родился в Азароте. Твой мир мне не чужд и не понятен. Хотя, признаюсь, многое в нем я уже успел принять, как свое.
Взгляд собеседника не изменился. Было видно, что словами его не убедить. Здесь нужно было нечто более основательное.