Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Агишев Руслан

Когда же сам стал перелазить, на него с такой силой дохнуло пламенем, что кубарем обратно откатился. От удара весь воздух из груди выбило. Глаза слезятся, жуткий кашель скребет горло. Со всех сторон огонь подбирается, одежду и ботинки пламя лижет.

— Ты только держись, Валька, только держись, — повторял он снова и снова, свернувшись в клубок. — Только держись за перекладины…

Уже прощаться с жизнью начал, как его что-то подхватило и потащило. Крепко держало, словно в тиски зажало.

— Живой? — Юрка очнулся, поднял голову и прямо наткнулся на

внимательный взгляд. Мужчина в шинели и простой фуражке на голове протягивал ему кружку с водой. — Не обгорел, вроде. Терпи…

Юрка вцепился в кружку обеими руками, а сам не сводил взгляда с этого человека. Понять не мог, почему ему так знакомо его лицо. Снова и снова вглядывался в черты его лица, и наконец, узнал.

— Т-т-товарищ Ст-талин, — заикаясь пробормотал он. — Т-ты… Вы здесь? Вы меня спасли?

Тот, усмехнувшись, кивнул.

— Спас? Куда там. Такой герой и сам бы выбрался. Я так… помог немного. Давай, говори, как зовут. Товарища от смерти спас, немецкий налет отражал, а, значит, к медали представлять будем.

… Потом у него было еще много наград. Но самой дорогой для него наградой всегда оставалась та медаль, которую ему вручил сам товарищ Сталин.

* * *

Чуть позже на улице К. Маркса произошел другой случай, свидетелями которого стали еще больше людей.

Прямо у обочины грузовик заглох. Двигатель тыркает, тыркает, а толку никакого нет. Пассажир, мордастый дядя в светлом плаще и модной шляпе, выскочил, руками машет в сторону моста.

— Эй, гражданин, освобождайте машину! — от колонны марширующих по дороге курсантов отделился пожилой капитан, в недавнем прошлом преподаватель в военном училище. — Училище на фронт отправляют, а транспорта не хватает. Реквизирую. Этот грузовик.

— Что?! — по бабье взвизгнул мужчина, схватившись за дверь, словно часовой у охраняемых ворот. — Как это реквизируете? Что вы себе позволяете?

Капитан же его не слушал. Уже развернулся к курсантам и отдавал приказы:

— Леонтьев, мухой на верх! Будешь оттуда подавать! Поздняков, твое отделение станет принимать! И поживее, ребята, поживее!

Крепкие парни побросали шинели и в одних гимнастерках облепили грузовик. Двое в момент оказались наверху, остальные внизу.

— Народ, тут же одно барахло! Смотрите, торшер со светильником! — белобрысый курсант показал высокий торшер с большим полотняным плафоном. — А вот шуба! Сумки…

Вниз полетели огромные баулы, перевязанные веревками. Один, особенно большой, не удержали и он развалился прямо на руках. На мостовую полетели вещи, тряпки.

— Ха, панталоны! Дядя, куда тебе столько панталон? — прыснули курсанты, разглядывая ввалившиеся белые тряпки. — Боишься, что ли так…

Пассажир, глядя на это все, аж побагровел. Надулся весь, бросился к сумке и стал подбирать тряпки, снова их засовывая внутрь. При этом не переставал орать, как резанный:

— Это безобразие! Я ответственный работник Московского горкома! Перевожу свое личное имущество! Я этого так не оставлю, слышите? Буду жаловаться в горком,

в обком! Я товарищу Сталину буду жаловаться на этот произвол!

В этот момент из толпы людей, что собрались вокруг машины и все это наблюдали, вышел человек в шинели без знаков различия и простой кепке без кокарды. Повернул голову, и все тут же ахнули.

— Глядите, глядите…

— Это же он!

— Что? Где…

— Кто?

— Товарищ Сталин…

Пожилой капитан тут же оправил гимнастерку и строевым шагом подошел к мужчине в шинели. Резко приложил ладонь к фуражке.

— Товарищ Верховный главнокомандующий, сводная рота курсантов Московского командного пехотного училища выдвигается к месту службы, — громко стал докладывать командир, не сводя глаза со Сталина. — Был вынужден реквизировать автомашину для нужд…

Но Сталин махнул рукой, прерывая его. После повернулся к мордастому и недовольно спросил:

— Я товарищ Сталин, и о чем вы хотели мне пожаловаться? На то, что в военное время вывозите свое барахло? Или на то, что занимаете так нужный для фронта автотранспорт? Я слушаю, слушаю.

Пассажир грузовика, только что оравший благим матом, как язык проглотил. Стоял и молча открывал рот, как рыба.

— Собирай все свое барахло, и чтобы духу твоего здесь не было, — Сталин с презрением кивнул на валявшиеся сумки. — А вам, товарищ капитан, выражаю благодарность… Ребята, — он оглядел сгрудившихся вокруг него курсантов, которые едва не пожирали его глазами. — Спасибо вам всем. Знаю, что никто из вас не подведет страну и с честью выполнит свой долг. Передайте всем мои слова: скоро враг умоется кровавыми слезами и пожалеет о том дне, когда ступил на советскую землю. Запомнили?

… А после люди будут рассказывать, что от Верховного такой уверенностью и силой веяло, что у многих слезы на глазах выступали.

* * *

Кремль, кабинет Сталина

Молотов и Маленков сидели рядышком и о чем-то тихо беседовали. Развернулись в пол оборота друг к другу, то и дело кивая собеседнику. Сразу видно, что единомышленники.

Берия и Ворошилов располагались напротив друг друга в отдалении от остальных и напоминали двух псов, что соперничают за первое место в стае. Сидели строго выпрямившись, словно железный пруток проглотили, и буравили один другого недовольными взглядами.

Это была уже их пятая по счету встреча в таком составе. Вроде бы и всю власть в стране поделили, а дело все равно никак не шло. То и дело возникали споры, шероховатости между ними, нередко выливавшиеся в открытые перебранки и оскорбления. Такие взаимоотношения между первыми лицами в правительстве страны и в мирное время были противоестественными, а в военное время и подавно.

— Эти склоки, товарищи, нужно немедленно прекратить, — первым, как и всегда в последнее время, начал говорить Ворошилов. Глядел на всех строго, с укором, словно копировал бывшего хозяина кабинета и примерял на себя его лавры. — В то время, когда вся страна в едином порыве…