Другое небо

Алейник Александр

II

«Как стакан газировки(лёгкий газ! лёгкий газ!)колкий воздух — уловкиисчезанья из глаз.Вдруг она засмущалась,шарфик в руки и в — дверь,у неё совещаньес Госпожою потерь.Они мило щебечутна бульваре вдвоём,мы их нежные речиза свои выдаём.Выпадает в осадокто письмо, то снежок.Я до почты не падок.Мы простились, дружок.К сожаленью, забывчив,я не помню, увы,то, что хочется вычесть,а сейчас это вы.Не любитель романсов,ариозы Кармен,я поклонник экстазаи его перемен».

III

Ветер —

выдавленный воздухшатает платформы.Ржавые гвоздирусских стихов звякают в горле.

IV

Я ронял лицо в ладони,6 секунд проспал…гулял в клеверном полес братом и мамой,трава была мне по грудь,видел синий бор и его боялся,как телеграммы«Приезжай оставайся тчк.»Потом что-то вокруг осеннее,похожее на Москву.Так и живу там, и здесь живукакой-то неощутимой жизньюиз серии «я не помню чудное мгновенье»,заспал его в сабвее,between «Jay Street» «High».

V

Я очнулся. Шуршала в окне занавеска.Как снег, как невеста.Я подумал: Виденье, ни с места!Подумал — исчезло.И объял меня холод Нью-Йорка.Он зимой, как выключенная конфорка.Выпит кофий. Гуд бай, Good bye!И пора собираться в рай.

VI

Ещё парочка верблюдиков в пачке.Я клыками выдёргиваю фильтры.Хорошо бы закурить на даче,где идёт по телевизору Штирлиц.А с веранды пахнет яблоками, грибами.— Разве это грибы? одни сыроежки…и малиновое варенье запиваешь губамиодной реснитчатой белоснежки.

VII

…и вообще, моя фамилия не такая,а что-то на «Ч» или «Т», но я не помню…я у вас тут живу… вам потакаю…незаметно живу, скромно.Говорю втихаря стихами,их никто не слышит: я — не читаю,а потом они стихают… стихают…и обрываются на дороге умиранья.

VIII

Я держал свой череп одной рукой,я глаза заслонял от света в сабвее.То же делал в стекле человек другой,человек прозрачнее и бледнее.Я-то знаю, что я моложе его —борода темна, и не так печален.Я пишу стихи, а он — ничего,то он явится, то — отчалил.«Говорящее правду стекло» соврёт,как часы, всегда забегают.Я-то знаю, кто я, он лезет вперёд,борода седая, а неприкаян.Неприятен холодный его апломб.Вон глядит, усмехаясь, бельма таращит.Это его в земляной сугроб,через сколько-то там оттащат.У поэтов другая, вообще, судьба, —я в скрижали чёркаю.И рука моя подпирает лбакостяной небосвод, долетевший сюда, как Чкалов.

* * *

Твои глаза над буквами смеркаются.На кухне кран поломанный сморкается.Побелку стен изъела язва времени,которое проходит вне меня.Так всё меняется сполошно, сумрачно,из Змей Горыныча и Рябы Курочкитакие крапчатые яйца выпали,что знали б загодя — корзин надыбали.На подоконнике цветочек аленький,в ногах дрожит котяра маленький,завладевает ночь глубокаятобой и мной, голубоокая.Так начинаются ночные странствия.Прощай наш дом, глухая станция.По семафорам звёзд над крышамиуходят трое в путь надышанный.

* * *

Посмотри на кровавые роды дня,в-о-о-н она в небе, твоя родня,собралась толпой и хлопочет.Облака, облака, облака пелён.Посмотри: в крови новый день рождён,и умрёт в крови этой ночью.Ты глаза открыл,

а восток горит.Горизонт огнём во всю даль изрыт,и вода, и дома, и холмы пылают,и сирены воют. Пора вставать,кровь восхода с пастой зубной жеватьи горячим захлёбывать чаем.Новый день такой же, как был вчера.Голубая висит над тобой гора,а вокруг из багрового кирпича ущелье.Ты нырни поглубже, войди в сабвей,в электрический ад, где полно людей,озабоченных странников подземелья.Вот метут из туннеля стальной пургой.Ты уже в вагоне одной ногой,а другой — отпустил платформу.Ту, что видел, кровь — впиталась в часы,а в родильных домах — сбежала в тазы,и рожалое небо приходит в норму.

* * *

Я возвращаюсь к себе, строя слова по порядку.Это ответ на семь бед: рифма — сознанья оглядка.Так вот Синдбад-мореход сказкой волшебной отчаливал,ветер забрал в оборот клеткой грудной и плечами.Вот мои сотни кают, где я живу и где лягу.Даром дышать не дают, я подгребаю бумагу.Дивная качка в перстах — денный поход на отчаянье.Все морячки на постах (нервные окончания).Так развернись, горизонт, белый, да в крапину чёрную.Сколько ж запало там солнц в воду, повтором учёную.Хватит её навсегда, долгой, от вечности выцветшей.Ну, расступайся, вода… солнца запавшие вытащим!

* * *

Далеко завели меня метафоры,предчувствия мои зловещие,горящими кострами таборав ночи, пронизанной созвездьями.Я на небо смотрел, как мальчик маленький —на вздыбленную гриву в цирке львиную,оно мерцало в глубине эмалевойневыразимо робкой сердцевиною.Как будто в ночь ступило очертаниефигуры женской с волосами льющимися,литанией, что звёзды зачитали нам:сюда вернуться бы из под земли колючей!Вот так из средостенья тела гологопо гулкому объёму рёбер замкнутыхраскачивает жизнь тишайший колокол,на каждом вдохе зависая заново.Так купол мирозданья расширяется,дыханье его трудноуловимоесветящимися в черноте шарами —шатрами света в шёпоте любимом.

* * *

Я туда бы вернулся, за сон ото сна отбежав,в мою бедную юность с мечтой о крушеньи держав,в день сочащийся ложью и упрямой моей правотой,я прошёл бы где плоше, коктебельской слоёной водой.Над лагуной луна там светила как знак волшебства,выплывала со дна Мандельштама в луне голова,поднимались ресницы, не моргая смотрели глаза,как в вселенской темнице зарниц начиналась буза.Шевелившихся губ его слышу я шёпот в ночи,до свеченья зазубренный, так в колодце играют лучи,рассыпаются радугой на звенящем ведре через край,по усам виноградарей, на руках в черпаках просверкав.Вижу небо живое, под небом живая вода,вот моё нажитое, через жизнь возвращаться сюда,по дороге разбитой, в полнолунье, не чувствуя ног,невесомым транзитом лететь как сентябрьский листок.

* * *

Вот торчит из горшка горе луковое,значит — март и весна календарная,то-то вздыбилась улица гулкая,облаками окна задаривая.А и плывут эти гуси да лебедииз какой-нибудь там Японии,а может из килиманджарского племени,их облапавшего ладонями.Может даже из под города Мурома,из сельца, от крыльца богатырского,где помещички-троекуровыскверной водкой пьяниц затыркали.А охота ведь добру молодцупо весне-красне разгулятися,дать торца кому-нибудь квёлому,аль с крутейшим каким взять подратися.Вот весна за окном, я — не выпимши,и признаться, вобще мне не хочется,а охота на улицу выбежать,где девицы с глазами порочными,где в проточную лужу корабликизапускают мальчишки, как зябликизапускают весеннюю песенку,вроде этой, к концовке без плесени.