Дубль два. Книга вторая
Шрифт:
Чувствовалось, что последние фразы дались Осине с трудом. Сохранять равнодушие становилось всё сложнее.
— Теперь, значит, ровно три дюжины, — заметил Белый.
— Верно. С тобой и Вязом — ровно тридцать шесть. Из них можно договариваться с четырьмя, кроме нас двоих.
— Вяз к концу лета в силу и разум войдёт. То, чем наделили его вы, дав укорениться, поможет старые нити протянуть быстрее, — о чём он говорил, можно было только догадываться. Вероятно, наши клетки могли как-то помочь ясельному росточку нового Древа как-то подгрузить резервную копию. Откуда и как именно — идей не
— Образ любого живого существа вечен. Их можно повторять, как делают насекомые. Их можно видеть и слышать, но двуногим это недоступно. Вы пока только догадываетесь об этом. Но доказательств всё никак не найдёте. Потому что как всегда думаете только о себе. Считаете, что именно ваш разум и есть та движущая сила, что заставляет Землю продолжать свой танец в безжизненной темноте.
Для двух дней это точно было слишком. Понять, наверное, можно многое. Принять — значительно меньше. То, что ровесник планеты намекал на ноосферу — я понял. Но вот принять не выходило — хоть тресни. Зато удалось отметить неожиданно тонкое для Древа чувство юмора и поэтический слог.
— У вас слишком примитивный и простой язык, Странник. На нём невозможно создавать настоящие шедевры. Осина говорил тебе о музыке ветра, гор и лесов. Ты слышал песнь Земли. Ты понимаешь. — Казалось, фразы возникали в голове сами собой, механически. И я понимал.
— Я выслушал тебя, чадо. Я увидел твоих подопечных и узнал многое от них. Было бы легче, если бы мы смогли говорить на одном языке, — видимо, это было тем самым предложением к донорству, обычному для знакомства с Древами. Хотя я же «слышал» его и без крови? С Дубом и Осиной такого не было.
— Нас не надо даже пробовать сравнивать, Аспид. Пращур всемогущ, — и снова в Речи Оси не было и тени сомнения. Что ж, оставалось только надеяться, что Перводрево не чуждо новых веяний, и ему не нужно будет жертвовать органы и части тела, как в седых легендах.
— Ты необычный, человечек. Ты подумал о женщинах и ребёнке, а не о себе самом. Это подкупает и вселяет определенную надежду. Вам не будет вреда, — комплимент от Белого был неожиданно приятен. Но значительно приятнее было то, что он не использовал термины «самки» и «детёныш». Хотя мог бы.
— Прости его. Он глуповат даже для двуногого. Но хотя бы искренний, — а вот Ося оставался полностью в своём репертуаре.
— Хранитель! — при этой фразе дёрнулись оба, и эпископ, и лесник. — Я приму дар от тех, кто готов принести его.
Степан, поглядывая на нас с дедом, отошёл к стене справа от того места, где мы заходили в зал. Я только сейчас заметил неспешный ручеёк, практически бесшумно вытекавший из плоского зеркально гладкого камня. На котором не было видно ни единой трещинки, ямки или щербинки. Вода будто сама собой появлялась на поверхности и беззвучно двигалась дальше по узкому, с ладонь, желобку к заводи, напоминавшей большой казан, утопленный прямо в скалу.
Протянув руку, Устюжанин извлёк из неразличимой отсюда каменной ниши кубок. Ещё утром я был уверен, что первая в мире посуда была каменной или глиняной. Тогда я ещё не знал Древа, которому самая старая в мире гора годилась, наверное, во внучатые племянницы.
Из устойчивого массивного
Епископ набрал воды из заводи и неторопливо-торжественно принёс обратно, к подножию Древа. Алиса потянулась было за булавкой, но на полпути вспомнила, что та, вместе с джинсами, находится неизвестно где, унесённая в стирку таинственными феечками или гномиками. И прижала к себе покрепче Павлика. Который и сам на пол как-то не рвался. Очевидно, тревожное ожидание второй части знакомства с Перводревом испытывал не один я.
— Подходи по одному, — пробурчал Степан. Интересно, что именно так его расстроило или вызвало недовольство? Необходимость знакомить с «его» Древом других людей? Ревность? В его-то годы?
Первым, предсказуемо, подошёл Сергий. Я поймал себя на мысли, что сейчас он, пожалуй, больше всего походил на того самого Ража, каким знала его Ракита, светлая ей память. Движения Хранителя Осины исключали саму мысль о том, что не так давно он был мумией, иссушенным почти до хруста куском дряхлой плоти, обтянутым морщинистой кожей, больше похожей на полуистлевшую от времени бумагу. Сейчас это был зверь, здоровый и мощный. Казалось, встреча со старым другом сделала его ещё сильнее.
Степан провёл ладонью под основанием кубка — и в ней оказалось что-то, напомнившее ритуальный нож. Хотя, скорее — ритуальное шило. Овальной формы рукоятка, как у инструментов для резьбы по дереву. И тонкая, еле различимая уже с четырёх шагов, игла длиной в пару сантиметров. Каменная. Или, что вероятнее, деревянная, окаменевшая от времени. Сергий с поклоном принял вещицу, которая, пожалуй, была постарше Оси. То есть неимоверно, невообразимо старой. А я подумал о том, что уже тогда Древа могли создавать вещи. Используя то немногое, чем обладали — себя самих. Хотя, это с какой стороны посмотреть насчёт немногого, конечно.
Зажав резец или шило в правой руке, Раж неразличимым движением кольнул острием в левую ладонь. И, сжав её в кулак над чашей-кубком, дождался, пока Степан не кивнул, показывая, что вода приняла достаточное количество крови.
Я принял инструмент у деда, так же вогнав его основание левого кулака. И так же дождался кивка епископа, на седьмой или восьмой капле.
Энджи брать в руки шило не стала, протянув мне руку и хлопнув ресницами, одновременно и доверчиво и решительно. Не придумав ничего умнее, я сдавил ей подушечку безымянного пальца и кольнул туда, как лаборантка в любом из пунктов приёма анализов. И так же потом, поглаживая палец по внутренней поверхности, нацедил рубиновых бусинок в кубок. Капли в воде вели себя необычно — снаружи, вроде бы чуть растворившись, окутались розоватыми облачками. В центре сохраняя насыщенный цвет и округлую форму. Казалось, присмотревшись, можно было на глаз отличить, кому из нас какая из капель принадлежала.