Дубль два
Шрифт:
— Хорош, достаточно. Цвет, видишь, сменился? Залепи ранку. А теперь бери и лей вон в углубление, только не спеши, не сразу всё. Надо, чтоб всасываться успевало.
Я наклонил посудину надо «ртом» странного дерева. Листья, казалось, стыдливо отворачивались. Тонкой струйкой влил розоватую воду. И с растерянностью посмотрел на старика.
— Сядь на лавку и жди. Минут пять-семь пройти должно. Если признает тебя Дуб — поймёшь сам, — он забрал банку и отошёл к той самой скамейке напротив, убрав тару вниз, откуда и доставал.
Я уселся на доски, оказавшиеся гладкими и будто бы даже мягкими, хотя такого быть, конечно,
Не знаю, с чем хотя бы примерно можно сравнить эти ощущения. Будто берёшь в руку горбушку от батона и сразу же понимаешь, кто его пёк, месил тесто, молол муку, вёз и сушил зерно, убирал и растил пшеничку. И что росло на том поле до неё. Каждый год. Лет триста примерно.
Или, держа в руке нож, чувствуешь, кто и где его ковал, откуда брал сталь, и сколько лет руда лежала в земле, прежде, чем стать железом. И кто ходил тогда по той земле над ней, проминая глубоко трёхпалыми когтистыми лапами.
Или отпиваешь глоток воды, а перед глазами проносятся конвейерные ленты комбината, по которым едут сотни одинаковых бутылок. И длинные трубы артезианских скважин. Грозовые облака, пахнущие озоном и жжёным миндалём, что роняли капли на далёкую землю внизу. И многие метры той самой земли, сквозь толщу которой просочилась небесная влага, прежде чем насос утянул её обратно наверх.
Но так было не сразу.
Началось всё с того, что, кажется, отключили одновременно свет, звук и гравитацию. Я замер-завис посредине ничего. Оно не было ни тёмным, ни светлым, ни холодным, ни горячим. Или не было его самого? Сложно описать. Я осознавал себя, Ярика Змеева. Но тела, к которому так привык за свою жизнь, не чувствовал совсем. И почему-то ничуть не переживал по этому поводу.
— Это как наркоз. Сон, хранящий здоровье. Без опыта слушать меня трудно, многие теряли себя, — прозвучало одновременно внутри и снаружи. Хотя это деление было очень и очень условным.
— Благодарю тебя за дар, человек. Я редко знакомлюсь с вами последнее время, поэтому прошу простить мне возможную бестактность. И старомодность, пожалуй, — продолжало звучать во мне и вне меня.
— Сейчас я коротко расскажу тебе свою историю. Отвечу на твои вопросы. И задам один свой.
Вокруг за долю секунды всё изменилось. У ничего появились стороны, верх и низ. Внизу была земля, покрытая густым ковром странного вида травы, похожей на папоротник и ёлочки хвоща, только высотой метра под два. Тянущиеся к далёкому небу странного ярко-синего цвета деревья я не узнавал. Кроме одного. Это совершенно точно был дуб, судя по коре, форме ствола и листьям. Только такой толщины, что за ним мог легко спрятаться Икарус. С «гармошкой». В середине, между высоко торчащих корней, виднелся чёрный зев не то дупла, не то пещеры, идущей, судя по всему, к центру дерева.
А потом на поляну возле него вышел человек. Ну, или кто-то похожий на него. Русые волосы заплетены в странные косы. Они, в свою очередь, заправлены за пояс. Сделанный, кажется, из живой змеи. В руках странный гость держал чей-то клык длиной сантиметров тридцать. С обратной от острия стороны покрытый яркой красной кровью.
— Прими
Охотник, или кто это был, не открывал рта. Он «говорил» мыслями. Они казались краткими и простыми. Или я просто не всё понимал. Подождав некоторое время, он шагнул в пещеру меж корней.
Картинка изменилась во мгновение ока. Под ногами был мох, обычный, ярко-зелёный. Ближе к центру поляны его сменяла невысокая, будто подстриженная, трава. По краям росли вполне знакомые дубы и сосны. Посередине стоял тот же самый, огромный. С тем же самым дуплом-пещерой. К ней подходил человек, в этом уже точно никаких сомнений не было. Русые волосы перехватывал на лбу плетёный ремешок. Светло-серая рубаха ниже колен. Руки, покрытые шрамами и ожогами. В них — голова топора. Его я тоже сегодня видел.
— Спасибо за науку, Боже. Проковал ладно, попробовал — знатно рубит! Черен оставил, для второго пригодится, а первый — тебе. Прими дар, не побрезгуй!
Он поклонился дереву. Постоял, будто прислушиваясь к чему-то. Улыбнулся и, склонившись, шагнул в дупло.
Та же поляна, но вместо мха — густой орешник, высокий, гибкий, весь в яркой листве. На одной и веток раскачивается птица. На скворца похожа, только покрупнее. Возле дуба стоит, уперевшись на высокий, выше него самого, посох со странной деревянной петлёй наверху, седой старик с длинными волосами и бородой. Перед ним прямо на траве — мужики, возрастом от моего, почти до дяди-Митиного. Слушают внимательно, на дерево за спиной старца смотрят с уважением, но без испуга. Серо-голубые глаза, русые волосы, похожие черты лица — родня, наверное.
А вот они же, только на другой поляне… Это даже не поляна — поле здоровое. Судя по кустам и деревцам вдали — там речка какая-то течёт. Может, и Якоть даже. Мы в детстве мимо такого же поля купаться бегали, помню. Только там в траве не лежали мёртвые люди. Здесь же их было явно больше сотни. Много смуглых, носатых, в странных халатах. И те, кого недавно видел на лекции у старца. А чуть дальше — куча черноглазых держала обмотанного, будто паучьим коконом, верёвками парня моих лет. У его ног лежала мёртвая старуха без головы, и тот самый дед со странным посохом. Деревяшка была изрублена в щепки. Дед — в лоскуты. В луже крови лежала девушка. Её светлые волосы превратились в красно-бурый колтун. Там, где не были вырваны вместе с кожей. Высокий черноволосый мужик в странном синем колпаке и черной одежде что-то орал на неизвестном мне языке в лицо парню. Тот стоял не шевелясь, будто неживой. Не переставая кричать что-то угрожающее, тот, в синей шапке, вытащил из-за спины упирающуюся девчушку лет семи. И сломал ей руку об колено. Малышка не плакала, только сдавленно икала, глядя с ужасом на десницу, что висела, чуть качаясь, согнутая в обратную сторону.
Парень неуловимым движением вывернулся из заверещавшей разом толпы и оказался возле рослого брюнета. Руки, связанные в локтях за спиной, помочь ему ничем не могли. Да и пальцев на них уже не было. Молча, без единого звука, вцепился он зубами в горло черного носача и, резко дернув головой, одновременно падая на колени, вырвал тому глотку. А падал он потому, что был уже мёртв. Визжащие от ужаса и злобы кривоногие черноглазые черти изрубили в кровавые брызги и его, и дочку.
— Они искали меня. Долго искали. На этой земле, между тремя большими реками, с закатной стороны от Северных Увалов и до самой Белой Гряды, нас было три дюжины. Осталось двое.