Дунечка и Никита
Шрифт:
К скамейке подошел здоровенный парень в кепке. Кепка на его проволочных курчавых волосах держалась каким-то чудом, и Наде показалось, что она вот-вот упадет.
– Пришел, ирод окаянный, - сказала женщина, - глаза б мои на тебя не смотрели, жирафа кучерявая!
– Ладно...
– сказал парень, сморщив лицо, - чего паникуешь...
– Пускай тебя посадят, паразита, пускай!
– Ладно, - повторил парень, - чего шумишь... Что в тюрьме, что с тобой - один ляд.
– У вас спички нет?
– спросил Степанова
– Пожалуйста.
– Благодарю вас. Вы по делу или слушать?
– Это как?
– Любопытствуете или у самого неприятности?
– А вы?
– Я, изволите ли видеть, укрепляю институт судебной гласности. Слушаю и реагирую. Судье важно видеть реакцию зала. У нас утеряна прелесть реакции зала на происходящее в судебном заседании.
– На пенсии?
– Да.
– Бывают интересные дела?
– Неинтересных дел нет. Каждое интересно, только если судья сумеет достигнуть подлеца, вывернуть его, вывернуть.
Степанов достал блокнот и записал: <Важно суметь вывернуть подлеца>.
– Не из <вечерки>, случаем?
– Нет.
– Скучны у нас судебные отчеты, как морковный пюрей.
Степанов снова вытащил книжечку и записал: <Старая сволочь, говорит не <пюре>, а <пюрей>.
– А по прежней профессии вы кто?
– спросил Степанов.
– Повар.
– Повар?
– Да, изволите ли видеть. Повар, с вашего позволения. Кормил прежних, а после ублажал вегетарианцев нарпита. Так вы с неприятностями?
– Папаша, - сказал Степанов, - вам бы лучше на печке со старухой сидеть...
Повар поднял пегие, торчащие вперед брови и тоскливо ответил:
– Старуха-то померла. Вот и грущу. А молодую брать - опасно, жилплощадь высудит.
Степанову стало мучительно стыдно: и за то, что он так грубо сказал старику, и за то, что в своей книжечке написал <старая сволочь>.
<Скорее-то сволочь - я, - отметил он про себя, - и не старая. А это значительно хуже>.
В институте было полно студентов. На первом этаже метались <режиссеры> - сегодня они сдавали мастеру этюды. На втором этаже в комнате номер 13 сидел Немировский - преподаватель по классу фехтования и сценического боя. По коридору, мимо комнаты 13, ходили актеры второго курса и зубрили диамат.
– Сиди здесь, - сказал Никита Дунечке, - вот на этом стуле, и никуда не уходи.
– Нет, - ответила Дунечка, - мне страшно одной. Они вон какие волосатые.
– Это студенты. Перед экзаменами не стригутся, поняла? Сиди тут и не рыпайся.
Никита пошел к двери. Дунечка, побледнев от волнения, пошла за ним следом.
– Дуня, - сказал Никита, - я что сказал?
– Я тогда с тобой играть никогда не буду, - сказала Дунечка дрожащим голосом. Она так всех пугала дома. Если ее наказывал отец или зазря ругала мать, она начинала дышать носом, раздувала
Зачем вы стареете, люди? Зачем вы делаетесь разумными, взрослыми? Зачем вы не пугаете друг друга тем, что <больше никогда ничего не нарисуете>?
Никита вошел в тринадцатую комнату и сказал:
– Здравствуйте, Аркадий Борисович.
Напротив Немировского, высокого, тонкого, чертовски элегантного и седого, стоял напарник Никиты Коля Курчаев.
– Здравствуй, друг мой. Ну, готов?
– спросил он блестяще поставленным голосом.
– Что будем показывать?
– С-сцену драки, - сказал Коля. Он всегда заикался перед тем, как начинал <работать> этюд.
– Я понимаю, что не объяснение в любви; нежность не по моей части.
Немировский уже тридцать лет ставил драки и фехтовальные бои во всех московских театрах.
Никита повесил на спинку стула куртку и отошел к стене, туда, где был разостлан серый продырявившийся мат. На нем дрались двадцать поколений артистов. На этом мате дрались все - заслуженные и народные, лауреаты, <звезды> и те, которые так и состарились на роли <кушать подано>.
– Давай, - шепнул Никита.
Коля кивнул и сделал шаг к Никите. В это время открылась дверь, и в комнату вошла Дунечка.
– Никита, - сказала она драматическим шепотом, - поди-ка.
– В чем дело?
– спросил Немировский. Он обернулся, увидел Дунечку и спросил: - А это кто к нам пришел?
– Это племянница, - сказал Никита.
– Что тебе, Дуня?
– Пи-пи хочется, - прошептала Дунечка.
– Привет! А ка-ка кет?
– Пока нет.
– Что хочет младенец?
– спросил Немировский.
– Что вы шепчетесь?
– Потерпи, - сказал Никита шепотом, - видишь, я занят.
– Мама мне не велит терпеть.
– Аркадий Борисович, на минуту, - сказал Никита, - возникла проблема <пи-пи>.
Они вышли из тринадцатой комнаты, и Никита повел Дунечку в уборную.
– Зачем ты сказал им про <пи-пи>?
– обиженно спросила Дунечка.
– Как только не стыдно. Я ведь шепотом тебе сказала...
– Поворчи мне, поворчи. Да, а в какую тебя вести? Привет! Не в дамскую же.
– А в какую же еще? Я ведь девочка.
– А я мальчик.
– Ну и что? Ты ведь со мной идешь.
– Быть тебе Гегелем, - сказал Никита.
Он подошел к мужской уборной и, открыв дверь, крикнул:
– Есть тут кто?
– Конечно, - ответили ему.
– На выход! И постой у двери, я с племянницей иду.
– С кем?
Из уборной выскочил актер с четвертого курса, Романов.
– И чья это маленькая девочка, крошечка девочка?!
– засюсюкал он.
– Не ваша, - ответила Дуня и пошла в открытую дверь первой.