Дунечка и Никита

Семенов Юлиан Семенович

Вспоминая сына и его жену, стараясь разобраться в том, где же правда, судья поэтому с особенной тщательностью относилась к бракоразводным процессам, и на те вопросы, на которые сын не отвечал ей, а смеялся или дерзил, она хотела получить ответы сейчас, здесь, в этом зале, где никто не имеет права засмеяться или дерзко ответить.

– Таким образом, я не получила обстоятельного ответа, понимают ли супруги до конца то, в каком положении окажется их семилетняя дочь. Девочка придет в школу, и ее спросят: <А где твой папа?>

Что она ответит на этот вопрос? Вы подумали о душе ребенка?

– Послушайте, - сказала Надя, - ну послушайте же: не надо так говорить, это ведь безжалостно так говорить мне.

– Я говорю это не только вам, я также говорю это и супругу...

– Гражданин судья, - сказал Степанов, - а не кажется ли вам, что бестактно говорить об этом людям, которые ребенка родили, вынянчили и вырастили? Как бы вы отнеслись к тому, если бы я стал поучать вас и корректировать ваши отношения с детьми?!

– Не забывайтесь! Вы находитесь в суде!

– Я помню об этом и не забываюсь. Если уж надо приходить в суд, чтобы расторгать любовь, то не следует все же быть жестокой, ей-богу...

Никита шел с Дунечкой по Садовому кольцу. Он вдрызг разругался с радиорежиссером и ушел с репетиции. В кармане у него были только те деньги, которые он одолжил у Степанова. А вечером он договорился увидеться с Аней и вместе пойти куда-нибудь посидеть.

– Давай позвоним - может, пришли твои родители, - сказал Никита, - а то ты мне уж порядком поднадоела.

– А ты мне совеем не надоел.

Они зашли в автомат, и Никита набрал номер. Он долго прислушивался к длинным безразличным гудкам, а потом повесил трубку, легонько стукнул по зеленому ящику телефона и получил назад две копейки.

– Копейка, - сказал он поучительно, - рубль бережет.

– Как часовой?

– Да.

– А у копейки есть ружье?

– Бомба. Теперь едем на Разгуляй.

Дуня долго смеялась, повторяя: <Разгуляй, разгуляй, сиди дома, не гуляй!>

– Вот дуреха, - сказал Никита.
– Разгуляй - это улица, понимаешь? А на этой улице - институт. А в институте - Гранатиков.

– Вовка?

– Да.

– Который танцует?

– Да.

– А зачем ему учиться, если он умеет танцевать?

– Жизнь диктует свои жестокие законы. Едем.

Гранатиков завалил два экзамена, и его сняли со стипендии.

Гранатикова надо было выручать. Выручать его взялся, как всегда, Никита. В два часа Никиту должен был ждать на Разгуляе Гранатиков, набитый шпаргалками, и Леха - с тремя фотоаппаратами.

Дуня с Никитой опоздали на четверть часа. Гранатиков ходил возле института с пылающими ушами и растерянным лицом.

– Ну, - сказал Никита, - что грустишь, строитель? И засуху победим, только спокойней. Леха, побудь с Дунькой.

– Здорово, - сказал Леха Дунечке, - как дела, старуха?

– Хорошо, - ответила Дунечка, смутившись.

Она была уже давно влюблена в Леху. Среди Никитиных друзей он казался ей самым красивым.

Никита сказал:

– Дуня, от Лехи ни на шаг - поняла?

– Поняла.

– Леха, смотри за ней.

– Давай, давай, - лениво сказал Леха, зевнув, - топайте, там профессор икру мечет.

Когда Никита и Гранатиков ушли, Леха спросил:

– Мороженого небось хочешь, старуха?

Дунечка сделала Лехе глазки и неопределенно засмеялась.

Гранатиков сидел за последним столом. Уши у него были синего цвета. Глаза округлились, а губы сделались белыми. Профессор расхаживал по аудитории злой как черт. Ему надоели эти пересдачи, они отрывали его от работы над учебником. Поэтому он, как правило, ставил всем тройки.

Отворилась дверь, и в аудиторию вошел Никита, увешанный фотоаппаратами.

– Что вам?
– спросил профессор.
– В каком вы виде? Вам здесь не парк культуры.

– Я из газеты, - сказал Никита, - семь тысяч извинений.

И он показал издали красную книжку, в которой значилось, что Леха является лаборантом в фотоцехе редакции.

Профессор кашлянул и пошел навстречу Никите.

– Здравствуйте, - сказал он, - простите, я не сразу понял. У нас такие горячие дни.

– Я делаю репортаж о студенческих экзаменах, - сказал Никита, лихо прилаживая объектив, с которым он не умел обращаться.
– Посоветовали познакомиться с вашим курсом, говорят, хорошие ребята.

– Да, есть способные люди.

– Пожалуйста, сядьте к столу, - попросил Никита, - хорошо бы вам в руки логарифмическую линеечку. Ну, ничего. Возьмите перо. Хорошо. Только повернитесь, пожалуйста, к окну - там больше света. Левее. Нет, правей! Голову выше.

Профессор повернулся к окну. Никита искоса поглядел на Гранатикова. Тот кивнул и положил перед собой шпаргалку.

Никита сделал несколько снимков на пустую кассету.

– Четко, - сказал он.
– Теперь позвольте мне сделать несколько снимков студентов.

– Да, да, прошу, - сказал профессор, подумав: <Забелин с кафедры сопромата взъярится, увидев меня в газете. Он болезненно честолюбив. А у меня, по-моему, воротничок мятый>.

Профессор потрогал свой воротничок, поправил галстук и сказал ласковым голосом:

– Ну, друзья мои, кто решится на подвиг первым?

Студенты молчали.

Никита попросил профессора:

– Позвольте поработать во-он над тем типажем. Он фотогеничен и производит впечатление думающего человека.

– Гранатиков?
– ужаснулся профессор.

– Я не знаю, - ответил Никита.
– Гранатиков или Пулеметиков. Вон тот, с ушами.

– Ну... Пожалуйста... Если он кажется вам фотогеничным.

– Идите к доске, - сказал Никита Гранатикову.

– Я еще не совсем...