Дунечка и Никита

Семенов Юлиан Семенович

Наташа закрыла книгу, посмотрела на Никиту и ответила:

– Временами.

– Сейчас тоже?

– Нет. Сейчас я не тоскую, сейчас я гуляю с сыном.

– <Белка>, <Белка>, я - <Свисток>: вас понял, перехожу на прием, быстро ответил Никита.
– А где дитя? Моя дочь может с ним поиграть.

– Саня!
– крикнула Наташа.
– Маленький!

Подбежал мальчик с длинными льняными волосами и, отдуваясь, стал возле матери, исподлобья разглядывая Дуню.

– Дуня, дай мальчику

руку, - сказал Никита.

Дунечка послушно слезла со скамейки, подошла к мальчику и протянула ему руку лодочкой.

– Здравствуй, - сказала она, - меня зовут Дуня.

– Догони, - сказал мальчик, - кто быстрей.

– Погоди, какой ты быстрый, - рассудительно сказала Дуня, - а сколько тебе лет?

Никита и Наташа засмеялись.

– Кстати, вам сколько?
– спросил Никита.

– Я старуха. Мне двадцать пять, - ответила Наташа.
– А вам?

– Я мальчик. Мне семьдесят семь.

– Саша, - строго сказала Дунечка, - дай мне ручку, и пойдем гулять.

– Только пусть вас не съедят крокодилы, - попросил Никита.

– Я ему горло прокушу, - пообещал Саша, и они пошли по дорожке: Дуня - длинненькая, в полосатых штанишках и маленький пузатый Саша - в белом костюмчике.

– Ну?
– сказал Никита и подвинулся к Наташе.
– Итак?

– Сейчас вы спросите: не поколотит ли вас муж?

– Это серьезный вопрос, он меня тревожит.

– Что еще вас тревожит?

– Американский империализм и клика Чан Кай-ши.

– Давайте я все облегчу - у меня нет мужа, так что можете начинать осаду.

– А что у вас глаза сиреневые?

– Потому что крашусь.

– С вами трудно говорить.

– Отчего?

– Вы не интригуете.

– А надо?

– Конечно.

– Это нетрудно. Только надо следить за нашим кинематографом, там даются готовые, идеологически выдержанные рецепты.

– А почему вы со мной так говорите?

– Наверное, потому, что мне приятно говорить с вами.

– Да?

– Да.

– Черт возьми!

– Черта нет. И бога нет, никого нет. Саша! Саня! Дуня!

– Вы запомнили, как зовут мою пл... дочку?

– Пл-дочку? Конечно, я сразу запоминаю имена детей.

– Вы понимаете, что такое брак?
– строго спросила судья Степанова.

– Брак - это затянувшаяся беседа. В идеале, конечно.

– Что?!

– Так говорил один парень, который рано умер.

– Брак - это не беседа, а союз любящих сердец, - сказала судья, - и вы его своим поведением разрушили.

Степанов увидел зимнее, тревожное Черное море, пустой белый пароход, который разрушал острым белым носом тугое единение воды, пустой ресторан, в котором официантки возле большого иллюминатора резались в дурака, и заснувшую за стойкой громадную буфетчицу.

Степанов сидел под большим плакатом, приглашавшим на английском языке туристов совершить прогулку

по Черному морю. Степанов сидел и пил. Он перестал пьянеть оттого, что был весь в будущем, в той работе, которую начинал. На палубе грузинка ссорилась с молодым мужем в ярком синем джемпере, надетом под старый ватник. Мужа ждали два товарища - такие же молодые парни, только один в красном свитере под ватником, а другой в одной тенниске. Дул бриз, и было очень холодно. Парни хотели пойти в ресторан, а жена того, в синем джемпере, держала его за руку и что-то говорила - быстро и просительно. Парни пересмеивались, муж грузинки играл желваками, слушая жену. Он слушал ее, презрительно отвернувшись.

– Пойдем, слушай, - сказал тот, что в тенниске, по-русски, - сколько можно, а?

– Видишь, психует, - ответил муж тоже по-русски.

Грузинка стала говорить еще быстрее, но уже не просительно, а зло, со слезами в голосе. Муж стряхнул ее руку и пошел в ресторан. Следом за ним двинулись его друзья.

– Вано!
– пронзительно крикнула женщина.

Ее муж только досадливо махнул рукой и распахнул дверь ресторана. Женщина, заплакав, бросилась бежать по палубе.

– Топиться будет, - сказал парень в тенниске.
– Сумасшедшая.

Парни сели за столик и заказали себе шампанское. Они очень красиво и достойно выпили его, и Степанов долго ждал, когда же они начнут пить водку, но они заказали себе еще бутылку шампанского и пили из фужеров маленькими глоточками. Муж грузинки сначала был оживлен, что-то рассказывал своим товарищам, потом приумолк, стал оглядываться по сторонам и вдруг, отбросив стул, быстро вышел из ресторана. Официантки по-прежнему резались в дурака. Буфетчица дремала. В холодном небе летали хищные, жирные, неестественно белые чайки.

– Дура, мучает Вано, - сказал парень в тенниске.

– Это они так любят, - сказал парень в красном свитере.

– Пропади пропадом такая любовь.

– Они всё волнуются.

– Чего волноваться, слушай? Не ворует ведь? Культурно пьет, с друзьями пьет, не с жуликами, а?

Муж вернулся через пять минут, бледный, с подергивающимся ртом, и сказал:

– Нигде нет, пошли искать.

– Куда денется, слушай?

– Пошли, у меня сердце болит.

Парень в тенниске презрительно рассмеялся и сказал:

– Иди, слушай, и ищи, если тебе делать нечего... Мужчина называется.

– Пошли, - сказал парень в красном джемпере, и они ушли вдвоем.

Степанов выпил водки и спросил парня:

– Ругу рахар, генацвале?

– Э, - пожал тот плечами, - плохо поживаем, сам видишь. Все с ума посходили. Вместо радости, слушай, пытку делают.

Степанов засмеялся. Парень в тенниске тоже усмехнулся.

В ресторан вернулся парень в красном свитере, покачал головой и сказал:

– Воркуют под лестницей.