Дураки
Шрифт:
Посмеялись. Почему-то всегда смешно, когда больно.
— А где Валя? — спросил Дудинскас. — Супругу-то что ж с собой не прихватил?
— Вот тут-то, — Борис указательным пальцем назидательность подчеркнул, — самый сокрушительный аргумент. Это когда я домой пришел. Совсем, говорит, рехнулся. Нам же теперь здесь не жить.
— Батькув народе любят, — нечаянно поддержал тему Толя Феденя.
Пятясь широким задом, он неловко выбрался из задрипанных «Жигулей», на каких почему-то раскатывает независимая пресса (кроме Мальцева).
— Я вам вещественное доказательство привез...
И предъявил публике свой фонарь, только не под правым, как у художника, а под левым глазом. Это его доброжелатели встретили вечером у лифта. Справились о здоровье, передали привет.
— А почему «доброжелатели»? — спрашивает кто-то под общий смех. Что-то уж больно все развеселились.
— Это не мои, это Батькиныдоброжелатели. Жалко вот, что и нос свернули. Чтобы не сувал,куда не надо... Только вы не бросайте нас и не уходите, — сказал он Дудинскасу, став серьезным. — Вы ведь наша, может быть, последняянадежда. Потому что если и у вас здесь ничего не получилось, значит, не может получиться вообще. И из этого правила даже нет исключений. Хотя вы ведь уже ушли.Опять я главного не заметил.
Феденя прав: Батькув народе любят... За него любому накостыляют. Хотя то, о чем он говорит, понимают не всегда. Но сочувствуют, особенно женщины, которые и новости по телевизору почти не смотрят, чтобы не портить себе нервы.
— Ну зачем он так нервничает, так близко к сердцу все принимает? — вздыхала Ольга Валентиновна. — А о себе, бедный, всегда в третьем лице говорит: «Президент сказал, президент считает». Простые люди путаются, не понимают, когоон имеет в виду...
Мужики, напротив, от телевизора не отрываются, глядят с надеждой, совсем оживляясь, когда видят, как он за нихстоит. Еще больше радуются, если показывают, как плохих он ругает и наказывает, упрямых — гонит, а которые слишком упрямы — отправляет в тюрьму.
— Ну что ты поделаешь, если они так хочут?
Юрка Хащ на Коляды прибыл в образе ряженого: нос красный, сам лохматый, как медведь, еще и косолапит, правда, уже без костылей. Ему тоже за Батькувломили, чтобы знал, как снимать про Всенародноизбранногои Всенароднолюбимогообличительное кино. «Про что снял, за то и получил».
Считай, десяток лет они с Дудинскасом толком не виделись. С той поры, как вместе делали фильм про первый исторический мордобой у Восточного кладбища. Теперь свиделись — сценарист, снова нищий, в долгах, и нищий режиссер. С того Хащ и начал, на чем остановились:
— Старик, хорошо, что ты бабкивсе-таки заработал. Представляешь, какой мы про это отгрохаем фильм! Только теперь директором буду я.
— Про этоты уже снял. Кажется, называется «Зона»?
(В «Артефакте» недавно устроили просмотр последнего фильма Юрия Хаща о людях, украдкой живущих на зараженной радиацией территории. У него там бомж Володька Кондаков, старожил Зоны. Хащ из-за кадра его
После просмотра минут двадцать сидели ошеломленные.
— Зачем вытаскивать из Зоны людей, которым хочется там жить? — сказал Дудинскас. — Их в наручники, их дубинками, а они назад — звериными тропами...
— Это про нас, — согласился Станков.)
— Про Зону я тоже снял. — сказал Хащ. — Только называется наоборот — «Оазис»... Помнишь, там молодой директор радиационного заповедника, намудохавшись в городе с начальниками, возвращается в Зону, как в оазис, и чешет километров сорок — чтобы успокоиться...
Приехал профессор Юрий Ходыкин. Точнее, его Дудинскас сам привез, захватив по дороге. Тощий, осунувшийся, на краю сиденья присел воробышком: считай, пятнадцать кило живого веса сбросил во время тюремной голодовки. А в тюрьме оказался, как он выразился, «из-за интеграционных процессов». Что-то очередное Всенародноизбранныйподписал об объединении с Россией, молодежь тут же — на митинг протеста. Естественно, двинулись, куда не положено, навстречу — омоновцы с дубинками. Пока не полетели камни, он пошел упрашивать командиров, чтобы не горячились — вот и загремел под уголовную статью как «организатор беспорядков»...
По дороге разговорились о том же: все беззащитны, любого могут прихлопнуть — в этом отечестве, где каждый чего-нибудь нарушитель. Ходыкин — о политике, Дудинскас — о своем:
— Я ведь тоже каждый день под статьей. За последних четыре года ни шагу, чтобы законно, я не совершил...
Все, мол, здесь воры, при таких законах, каждый профессор — тоже.
— Ну, не совсем каждый... — смущенно возразил Ходыкин.
— Я не образно выражаюсь, — сказал Дудинскас, — а вполне конкретно... Вот ты кому-то не понравишься, придет к тебе налоговый инспектор и попросит продекларировать домашнее имущество. Ничего ценного у тебя нет, разве что две картины. Даже очень ими дорожа, заявить ты их сможешь лишь по тридцать долларов за штуку. Но инспектор пригласит комиссию, которая оценит их в полторы тысячи каждую, потому что картины и впрямь хороши... Придется заплатить штраф, после чего тебя попросят снова продекларировать картины. Если ты вторично заявишь их по такой же цене, то их изымут, а заодно и все остальное имущество. Именно так прописано в одном из Батькиныхуказов... Оценить картины по полторы тысячи долларов ты не можешь, так как возникнет вопрос, где ты взял эти полторы тысячи. Если ты скажешь, что картины тебе подарил друг, они поедут к другу и спросят его, где он берет деньги, чтобы делать такие подарки, даже если он сам их нарисовал...
Ходыкин, профессор, слушал внимательно, выслушав, долго смотрел на серый пейзаж за стеклом. Два пацана — на обочине с портфелями; мужики — прилаживают колесо к телеге с соломой; трактор — уткнулся носом в канаву и застыл; сарай — светилась дырявая насквозь крыша...
— Картин у меня нет, но две вполне подходящие иконы, пожалуй, найдутся...
— Все воры, — сказал Дудинскас. — Даже если у тебя нет икон, даже если ты сидишь в тюрьме и ешь жареную кильку. Килька эта порченая, но она из России и пошлину за ее ввоз не платили...