Дураки
Шрифт:
— А вы думаете, прокормят?
— Я так не думаю, — сказал Месников. — Но ответ знаю...
— Накормят, — «успокоил» Дудинскас. — Если на каждые полторы сотни гектаров будет, как у нас, вкалывать по полтораста человек. И чтобы в отделе снабжения было человек двадцать. К каждому фермеру проложим десятикиловольтную электролинию, отсыпем дорогу, выстроим ему ферму, дадим технику, обеспечим горючим. И дело в шляпе.
Стреляков уязвлен, ворчит недовольно:
— Вот и пиши роман. Это же материал!
— Материала у меня на сто романов. Только что с
— Бросай все и пиши.
Шмель со Стреляковым не согласен, а Виктора Евгеньевича поддерживает:
— Роман — бумага, а тут сама жизнь... Бесценное богатство, живой капитал. Неважно, что про богатство у нас мало понимают... Пока в сознании не прорастет...
Тут Ягодкин, заметно оживившийся, авторитетно резюмирует:
— Но здесь-то уже не ростки, а поросль, можно сказать, молодой и, как я полагаю, перспективный лес. В том смысле, что наконец-то дожили.
— Геннадий Степанович у нас оптимист, — пояснил Шмель, адресуясь к Месникову. — Он уже тридцать пять лет пишет о хозрасчете, выискивая ростки.Последняя книга так и называется «Тернистый путь».
— Геннадия Степановича мы все читали, — соврал Месников. — Настольная книга.
— А что со вторым домом, для управляющего? — интересуется Стреляков. Ему важно удостовериться. Но нет, Дудинскас его разочаровал.
— За полтора года сменили уже третьего. Так что дом пока не заселили.
— Я бы пошел... управляющим, — мечтательно проговорил Месников. — А что? Живое дело, свежий воздух...
— Милости просим.
— И как это вы ему такое позволяете? — Стреляков как бы подначивает Месникова, имея в виду то ли высказывания Дудинскаса, то ли его хозяйственную распущенность.
— Еще и помогаете, — вторит ему Ягодкин. — Как нам успели доложить.
Владимир Михайлович доволен. Знай, мол, наших. Он и сам сегодня ощутил душевный подъем. Они с Капустой всегда подозревали, что не надо бы всех этих перестроечных шараханий, перемен курса, ломки устоев и преобразований. Работал бы так народ на каждом участке...
Добрались до стола. На столе, разумеется, все только свое — овощи, сало, копчености, свой сыр. «Пруды вот вычистим, зарыбим,будет и форель». Свой и самогон. «Гоним без сахара, только на проросшей ржи».
Владимир Михайлович было отстранился.
— Аппарат узаконенный, — успокоил его Дудинскас. — Недавно получили лицензию на демонстрационное самогоноварение с дегустацией. Так что, если не попробуем, лицензию отберут.
— Под щи даже нищий пьет, — неожиданно поддержал Стреляков, обычно не злоупотреблявший.
Владимир Михайлович оказался мужиком крепким, сидел твердо, спину за столом держал прямо, как на коне, ход мысли не терял и до конца оставался в пиджаке и при галстуке, который даже не шелохнулся.
Подали жаркое. В большом закопченном чугуне.
— Наливай, — уже командовал Месников, — чтобы
Поздно ночью Владимира Михайловича проводили до границы хозяйства, где и остановились попрощаться. По известной традиции принять на прощание «оглоблевую», что было,разложили прямо на капоте. Тут мимо промчался шальной грузовик, поднявший шлейф пыли, заклубившейся в свете фар, после чего Владимир Михайлович, стряхивая пыль с пиджака, неосторожно сказал:
— Места красивые, хозяйство интересное. Но с такой дорогой... Да пропади оно пропадом...
— Надо бы асфальт, — вставил Ягодкин, уставившись на первого вице-премьера нахально, как хулиган, что просит папироску. — Тем более и в плане давно есть.
При всей интеллигентности в Геннадии Степановиче всегда было что-то от совхозного вышибалы. Видимо, с той поры, когда, закончив МГИМО [28] , он уехал не советником посольства в Данию, куда его как отличника распределили, а добровольцем в Казахстан — директором отстающего совхоза.
28
Московский государственный институт международных отношений.
— Сделаем, — спокойно сказал Месников. — Куда денешься...
Дудинскас, хоть и «хорош» был, нашелся:
— Ничего, в пятьдесят шесть дорога тоже нужна.
— А почему в пятьдесят шесть? — заинтересовался Месников.
— У вашего предшественника Поваленко на первые восемь километров ушло восемь лет, пока его не сняли. Мне сорок восемь. Еще восемь километров, и будет пятьдесят шесть.
Месников обиделся. Выходило, что Дудинскас нашихкак бы выставляетперед москвичами:
— В плане, Геннадий Степанович, говорите, есть?.. Давно, говорите? — Владимир Михайлович строго распрямился. — К концу недели будет и в натуре.
На следующее утро Стреляков, всю ночь проворочавшись и ни на минуту не заснув, за завтраком, поданным во дворе, гнусно поучал.
— Неправильно ты живешь. От этого тебе и писать некогда. И душ на даче некогда построить. Или нужник чтобы не во дворе.
Ягодкин «пояснил»:
— У бывших сельских страсть к теплому нужнику, как жадность к хлебу у переживших блокаду.
Не обращая внимания на подначку, Стреляков продолжал:
— Работать должны деньги. Вот ты у меня учись. Я взял участок, но маяться не буду. Нашел Алика, заплатил ему пятьдесят процентов аванса и уехал. Остальные отдам через месяц, когда дача будет готова, включая забор, деревья и цветники. Бревна уже завезли...
Стреляков говорил важно, соленым огурцом чавкал громче обычного, уставив остекленелый взор куда-то в угол парника. Потом поднялся, подошел к парнику, долго там что-то рассматривал, наконец вздохнул: