Дураки
Шрифт:
— Как — все? Там же на полмиллиона вложений...
— А вот так. Подписывай, говорят, бумаги — и свободен. Оставайся у нас директором, вкалывай, сколько хочешь, сколько хочешь, воруй...
Выслушав веселенькую историю про однокашника, судья задумался...
— С Пашей понятно, — сказал он. — Но от тебя-то что им нужно? Твои Дубинки — не «Комета-пицца», там не больно разживешься... Хотя... Наехали-то и на типографию... Может быть, им нужна типография?
— Так дашь ты мне заключение или не дашь? Судья отрицательно покачал головой.
— Не дам. Никаких таких заключений мы частным фирмам не даем.
Дудинскас посмотрел на него с нетерпением. Что — если?
— Вот если нас официально запросит... ну хотя бы то же Министерство печати и культуры, соответствующие разъяснения мы им, конечно, выдадим.
Моська из крыловской басни лает вовсе не из-за отважного характера, а от глупости. Хотя настоящие собаки бывают и осторожны, и мудры...
— Ты почему моего лучшего заместителя публично говном обозвал? — деланно возмутился Иван Анатольевич Утевич, когда Дудинскас ему позвонил.
Они познакомились давно, когда Утевич тихонько работал в отделе культуры ЦК под Федоровичем, курировалСоюз писателей, поэтому опекал комиссию московского ЦК, которая приезжала разбираться с событиями 30 октября. Особого партийного рвения Утевич никогда не проявлял, отношения с неформалами старался не обострять, с Дудинскасом и вовсе общался по-приятельски.
При Капусте он вырос до председателя комитета по печати, а после очередной реорганизации, объединившей печать с культурой и физкультурой, стал исполняющим обязанности министра.
— Я и тебя могу обозвать. И тоже публично.
— Тогда приезжай, — Иван Анатольевич положил трубку
В старые времена начальников Виктор Евгеньевич делил (кроме всего прочего) на тех, кто снимает телефонную трубку сам, тех, кому дозваниваются только через секретаршу, и тех, с кем переговорить можно лишь после подробного объяснения с помощником.
Утевич отличался от всех: он обижался, когда ему звонила чья-нибудь секретарша. Хотя отличался он и не только этим.
Во время «наезда» на Дубинки Служба контроля попросила его дать заключение «о целесообразности» создания в Республике частного музея. Он и дал — о целесообразности. Коротенькое, на четверть странички. Ему тут же указали на несерьезное отношение к поручению. И попросили в два дня все исправить. Через два дня было готово новое заключение, уже на пяти листах, но все о том же: музей необходим. В конце приписка: виновные в подготовке прошлого ответа строго наказаны.
— Ты почему заместителя министра публично называешь дерьмом?
В кабинете Утевича за длинным столом для совещаний вдоль боковой стены сидел Александр Ничипорович Новик, недавно привозивший письмо о расторжении договора. Всем своим видом он демонстрировал оскорбленность пятиклассника, незаслуженно получившего двойку.
— Я и министра могу публично, — специально для него повторил Дудинскас.
Александр Ничипорович вздрогнул и с испугом посмотрел на шефа.
— Меня? — поднявшись, Утевич перешел к столу для совещаний.
— Вас, — Дудинскас перешел на «вы», он всегда различал эту тонкость, — если, конечно, вас утвердят в этой должности.
Сели, стали объясняться. Письмо, подписанное Новиком, незаконно.
— В этой истории будет два раунда, — сказал Виктор Евгеньевич после долгих разбирательств. — Думаю, что первый вы выиграете. Отберете у меня эту цацку под названием «Артефакт», чем вынудите меня вернуться к моим прежним занятиям — публично вас изобличать, показывая, кто есть кто. Заниматься этим я буду до конца жизни и обещаю вам этот второй раунд выиграть. Зачем это нам с вами?
Иван Анатольевич тоже встал и неожиданно засмеялся.
— Вы даже представить не можете, Виктор Евгеньевич, насколько искренне я желаю вам победить уже в первом раунде, — и повернулся к Новику: — Отзывай взад свое послание.
— Но ведь звонили, — тот перешел на шепот, но Дудинскас услышал, — от Павла Павловича.
— Они звонили, а он, — Утевич кивнул в сторону Дудинскаса, — напишет. И так нас с тобой разрисует, что вовек не отмоешься.
Назавтра письмо о расторжении аренды было отозвано лично исполняющим обязанности министра.
Виктор Евгеньевич тут же заявился и торжественно вручил Ивану Анатольевичу алую гвоздику.
— За проявленную революционность мышления. Из всех «больших ребят» Утевич оказался единственным, проявившим в этой истории сообразительностьи заглянувшим далеко вперед. Он вообще старался при новой власти оставаться человеком разумным [61] .
Имя произнесено, пусть и шепотом, но услышано. Подозрения Дудинскаса подтвердились. Павел Павлович Титюня в этом спектакле — главный дирижер.
61
Из-за чего, видимо, его министром не утвердили, а отослали консулом в одно из достаточно отдаленных государств.
Все сложилось. Теперь Виктор Евгеньевич наверное знал, кому понадобилось их доставать, кто подсказывал и Службе контроля, и Цитрусовым, и Галкову, и Спецзнаку, и Новику, кто их направлял и даже кто готовил этот странный Указ, «информируя» Всенародноизбранного.
Технология понятна. Доложили главе государства, что частнаяфирма захапала производство государственных ценных бумаг.Это могло всколыхнуть даже гораздо менее подверженного. Тонкость же в том, что производили в «Артефакте» не ценные бумаги, а бланкиценных бумаг, которые сами по себе никакой государственной ценности не представляли, а ценными бумагамистановились лишь после того, как их заверяли подписью и гербовой печатью. Но кто такую тонкость может уловить на слух? Тут и подсунули Указ на подпись. Ничего, мол, мы приниматьк сведению не будем. Придет время — разберемся...