Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
Всеволода Исидоровича хорошо пошли дела. Жена его к тому времени окончила
Консерваторию. Гостеприимный хозяин, Всеволод Исидорович умел хорошо, красиво
принять, угостить и повеселить своих гостей. Всегда было много пения, музыки, я с
большой охотой посещала эти вечера и обеды.
5. Революция
И вот пришла февральская революция. Мне теперь кажется странным, насколько тот слой
мыслящей интеллигенции, к которому я принадлежада, был
Октябрьской, настоящей революции. Мы слыхали о Ленине как об авторе научных книг, но не как о вожде рабочей партии большевиков. Да и о большевиках мы почти ничего не
знали. Поэтому моя кузина Екатерина Исидоровна и я, далекие от политики, приняли с
большим энтузиазмом свержение монархии и февральскую революцию. Длинные
разговоры вели мы с ней по телефону, делясь всем виденным и слышанным. О Керенском
мы тоже ничего не знали до момента прихода его к власти, никогда не задавали себе
вопроса, почему Керенский, а не кто другой, стоит во главе революции. Ни в чем еще не
разбираясь, мы ответить на этот вопрос все равно не могли бы.
Внешне наша жизнь текла по-прежнему. До меня дошли сведения, что министром
просвещения назначен Константин Григорьевич Голубков, гатчинец, мой товарищ
детства. Мысль получить большую, интересную работу по-прежнему не покидала меня. Я
пошла к Голубкову. Насколько помню, он принял меня в большом здании на Казанской
улице. Через несколько месяцев там организовался Комиссариат просвещения. Голубков
отнесся сочувственно к моему желанию работать и провел меня к своей помощнице,
сидевшей в комнате рядом. Фамилии этой дамы я не помню. Узнав о моем знании
английского языка, она предложила мне написать статью, вернее доклад о крупном
английском деятеле по детской беспризорности – докторе Бернардо . Указала, где достать
источники. Бернардо был просто добрый человек с большой инициативой. Совершенно
случайно он пожалел и подобрал беспризорника, окружил его заботой и вниманием. Затем
у него появился другой мальчик, отбившийся от семьи. Имея на руках двух питомцев, доктор Бернардо задумал собрать средства и организовать учреждение для
беспризорников. Идея получила большую популярность, богатые люди охотно давали
деньги, и скоро вся Англия покрылась сетью домов для беспризорных детей. Макаренко, автор «Педагогической поэмы», основатель и руководитель знаменитой школы для
беспризорников, своим интересом к этому делу напоминал доктора Бернардо.Я выполнила
порученную
к ней через две недели. Но это было уже перед самым Октябрем. Про участь рукописи я
ничего не знаю. Дело, основанное на благотворительности, не могло вызвать интереса
пришедшей на смену советской власти... Я побывала в семье Голубкова.
Константин Григорьевич был женат на гатчинской девушке Лиде Киселевой, я знала ее по
гимназии. У него было четверо детей. После прихода советской власти он с семьей бежал
в Париж, там, по слухам, увлекся француженкой и, бросив семью, женился на ней.
Лето 1917 года, как и многие последующие, мы провели в чудесном месте рядом с
Ориенбаумом, в лоцманском селении Лебяжье. Тут было все, что требуется для хорошего
дачного места – песчаный пляж у залива, чудесный сосновый бор, а невдалеке мой
любимый смешанный лиственный лес. Кругом засеянные поля, луга, живописный
скалистый берег тянется вдоль залива. Это было старинное гнездо семьи Ливеровских. В
большом двухэтажном доме жила одна из них – добрая, радушная хозяйка
Зинаида Васильевна – тетя Зина, как ее звали кругом. Летом к ней обычно наезжали
родственники и наша семья в том числе. Наличие коровы давало ей возможность кормить
нас вкусно, сытно и дешево.
В тяжелые годы с 1918 по 1922 нам, как и всем, было, разумеется, не до выездов на дачу.
Рассыпался наш родственный кружок. Бурцевы, Ливеровские, Всеволод Исидорович
Борейша в панике побросали свои гнезда и разлетелись по Союзу. В пути они перенесли
невероятные мытарства в переполненных до отказа вагонах. Вернувшись через два-три
года, они не нашли ни своих квартир, ни обстановки. Приходилось начинать жизнь
сначала. Правда, такого голода, как мы, они не испытали, но зато мы были дома и спали на
своих постелях. Я считаю, что мы поступили разумнее.
Октябрьская революция, коренным образом изменившая жизнь, пришла стихийно и
властно ломала и выбрасывала все, что ей мешало. Наш дом стоял в самом центре
рождения революции, угол Воскресенского проспекта – теперь улицы Чернышевского – и
Сергиевской улицы, теперь улицы Чайковского. Мы жили в первом этаже, наши окна
выходили на Сергиевскую совсем низко над панелью. И день, и ночь около наших окон
шло беспрерывное движение пеших и конных людей. Казалось, вот-вот, и какая-нибудь
лошадь коснется копытом наших стекол, выбьет их, и мы сольемся с жизнью улицы.