Душа моя - элизиум теней

Вейтбрехт Евгения Алексеевна

письма, говоря: «Ваше Высокопревосходительство, Вам письмо!».

Анатолий Федорович часто с грустью говорил: «Люди умирают, а дела их остаются, а мои

дела умерли, а я остался». Очевидно, Дуняша, величая его по-старому, напоминала ему о

прежнем величии.

Во время своей последней болезни Анатолий Федорович оценил самоотверженную

любовь своего друга, дни и ночи проводившей у его постели. Елена Васильевна со

слезами на глазах рассказывала, как трогательно благодарил

он ее, умирая, за все

проявленные заботы и внимание. Когда мы с ней стояли у гроба нашего друга Елена

Васильевна шепнула мне: «Вчера взяли его мозг, надо бы взять сердце, а не мозг».

Я так тяжело переживала кончину Анатолия Федоровича, но ее слова кольнули меня, как

сентиментально нелепые.

У меня сохранились два письма Елены Васильевны, адресованные в Лебяжье (где я жила

на даче). Письмо от 9 июля 1927 г. было написано за два месяца до кончины

Анатолия Федоровича:

«Дорогая Евгения Алексеевна! С удовольствием сообщаю вам, что дорогой наш больной

по словам только что ушедшего дра Тушинского, подает надежду на выздоровление. У

него появился аппетит, и мы мечтаем 20го отправиться на автомобиле в Детское Село, где

были в прошлом году. "Конечно, в таком возрасте всего можно ожидать", – прибавляют

врачи. Анатолий Федорович вместе со мной сердечно вас приветствует и радуется, что вам

хорошо. Ваша Е.В.».

Другое письмо (без даты) написано через полгода после смерти Анатолия Федоровича, который скончался 17 сентября 1927 г.

«Дорогая Евгения Алексеевна! Мы собираемся на могиле Анатолия Федоровича в

полугодовой день его кончины (17 марта) в 3/ час. веч., а затем в 7 час. будем при

открытии мемориальной доски. В воскресенье в 2 часа дня а Академии Наук состоится

торжественное заседание. Надеюсь вас увидеть еще в субботу и прошу остаться затем

посидеть вместе. Преданная вам Е.В.».

На торжественном заседании в Академии Наук председательствовал президент

Карпинский. Он сам был в это время очень стар и рассеян. Открывая заседание, он сказал:

«Сегодня полгода, как скончался академик Анатолий Федорович Кони. Почтим память его

вставанием». Затем через несколько фраз, очевидно, забыв свое вступление, опять

произнес: «Почтим его память вставанием».

Часто, побывав у Анатолия Федоровича, я пробовала записать содержание нашей беседы, но обычно выходило так, что все его высказывания уже были напечатаны в книгах. Одно

время мне казалось, что в своих чтениях он тоже только повторяет свои записи. Но скоро я

убедилась, что это не так. Вопервых, очень уж велик был диапазон его докладов, а, во-

вторых, он часто перерабатывал напечатанные материалы, по-новому комбинировал свои

чтения.

54

Так

в письме от 11 октября 1920 г. он мне пишет:

«Сегодня у меня очень трудная лекция о Пирогове и психиатрах в Доме искусств, и я

бодро принимаюсь за изучение многочисленных материалов».

«2 ноября 1920 года.

Завтра читаю в Тургеневском обществе прелестные стихи в прозе Блока».

В ответ на мою просьбу сделать сообщение о Лермонтове в собрании ликвидаторов

ликбеза он пишет 20 ноября 1920 года:

«Не найдете ли Вы более соответственным, чтобы я говорил не об одном Лермонтове, но и

еще о ком-нибудь из поэтов для сравнения с ним и его миросозерцанием. Всего ближе

подходит, по моему мнению, Апухтин и Тютчев. Они составили бы такую схему: Тютчев –

пантеист, Апухтин – церковник, Лермонтов – глубоко верующий. Тютчев – печальник

старческой любви, Апухтин – любви роковой и несчастной, Лермонтов – любви

сомневающейся и жестокой. В отношении и людям Тютчев – замкнутый в себе, Апухтин –

пессимист, Лермонтов – мизантроп и т.д.».

Несколькими днями позже:

«А затем я в Вашем распоряжении для доклада о Толстом и Достоевском (со дня смерти

первого исполняется 10 лет, со дня смерти второго – 40) на тему «Наблюдение и анализ»...

Таких доказательств работы Анатолия Федоровича над докладами можно найти очень

много.

В этот период я волею судеб была втянута в чтение докладов о Некрасове, Короленко, Успенском. Я никогда не отличалась ораторскими способностями, но составление

докладов меня увлекало, и, как я уже говорила, Анатолий Федорович всегда приходил мне

на помощь. Однажды мне пришлось выступать вместе с самим Златоустом – Анатолием

Федоровичем. Как я волновалась! Мой дорогой друг обратил внимание и назвал «верхом

совершенства» построение моего доклада. О том, как дрожал и срывался мой голос, он

ничего не сказал.

В письмах Анатолия Федоровича сохранилось несколько упоминаний о драгоценной

помощи, которую он так охотно мне оказывал. И во что она ему обходилась при его

физической немощи!

«16 января 1921 г.

Дорогая Евгения Алексеевна! Думаю о предстоящей Вам лекции о Короленко и об

интересующих Вас личностях, окружающих Некрасова. Посылаю Вам интересный

портрет Короленко в 1911 г. и портрет Чернышевского, когда-то подаренный мне сестрой

Некрасова.

Душевно Вам преданный А. Кони.

А письмо Короленко так и не могу найти».

«3 сентября 1921 г.

Дорогая Евгения Алексеевна, в постоянном желании успеха в Ваших просветительских