Душа моя - элизиум теней, Вейтбрехт Евгения Алексеевна

Душа моя - элизиум теней

на обложку

Вейтбрехт Евгения Алексеевна

Шрифт:

трудах я порылся еще в своих книгах и материалах и нашел прилагаемое, по мнению

моему, очень полезное для Вашей речи-статьи о Глебе Успенском...».

«27 ноября 1921 г.

...Увы, тех книг, которые Вам нужны (Пыпин и Глинский) у меня нет, несмотря на все мои

розыски. Не нужно ли других?..».

А в 1926 г., когда я работала над материалами Эрмитажа, Анатолий Федорович писал мне:

«Дорогая Евгения Алексеевна, я перерыл свою библиотеку для отыскания необходимых

Вам

источников по истории Нидерландов».

Анатолий Федорович предлагает мне ряд книг, «подходящих для Вашей цели», просит

зайти и самой выбрать, и так заканчивает свое письмо:

«Мне так приятно быть для Вас поставщиком материалов. А как Вам идет Ваша прическа

и отсутствие шляпы!

Преданный Вам А. Кони».

Анатолий Федорович читал воспоминания о современниках в бесчисленном количестве

учреждений Ленинграда. Бывали у него и целые циклы лекций. Откуда брались такие

силы у 80летнего больного старца? В 1919 г. по его инициативе было организовано

Тургеневское общество. Оно продержалось года два-три. Анатолий Федорович постоянно

сообщал мне о собраниях. Я состояла членом общества и, когда могла, приходила слушать

доклады, иногда очень интересные. Для ценной, большой работы правительство

предоставило Анатолию Федоровичу специальный выезд. С этим выездом не всегда шло

гладко. 18 ноября 1921 г. я получила от Анатолия Федоровича такое письмо:

«Дорогой друг, должен сообщить Вам печальную новость: вчера колясочка, в которой мы

ехали с Еленой Васильевной, в 9 / часов вечера с лекций в Живом Слове опрокинулась, и

Елена Васильевна сломала себе руку, а я отделался ушибами лба и ноги (что уже

проходит), а несчастного кучера лошадь ударила копытом в грудь, и состояние его

опасно».

У Анатолия Федоровича не было представления, насколько в то тяжелое время были

обесценены деньги. После каждой проездки на лекцию он считал своим долгом дать

кучеру на чай. И выходило так, что давал он сумму, которая сейчас по покупаемости

равнялась бы копейке. Кучер, как и все окружающие, относился с большим уважением к

гениальному старику, брал чаевые с улыбкой и благодарил. Если память мне не изменяет, в

начале 1922 г. Анатолию Федоровичу сказали, что лошади, которые его обслуживали,

посланы в Москву. Он с юмором, но не без грусти говорил: «Да, вот лошади уехали, а

Кони остались».

С транспортом, обещанным ему с мест, было много волнений и неудобств. В близкие

учреждения ему приходилось ходить пешком, на костылях. Вот что он писал мне по этому

поводу:

«А

мысль покинуть Университет и милых слушателей причиняет мне великую скорбь. У

меня и у студентов было столько взаимной любви. Как хотелось бы уснуть и не

просыпаться. Сердце точно идет усталой походкой и вот-вот думает остановиться. Пора

бы отдохнуть!.. совсем. А в душе звучат слова Пушкина: "Пора, пора, покоя сердце

просит...". А день начинается молитвой: "да позови же меня к себе!". И точно в насмешку

звучат в иностранных (русских) газетах некрологи Кони».

Анатолий Федорович относился к людям с исключительной добротой и отзывчивостью.

Ему нравилось санскритское изречение «tat twam asi» (это тот же ты) – он часто приводил

его, указывая, как нужно применять его в жизни.

Анатолий Федорович отличался большой общительностью. Он очень плохо спал, страдал

бессонницей. Бывало так, что снотворные не действовали, и он вставал утром с постели, не заснув. Совершенно разбитый, садился в кабинете на диван. Дуняша получала

распоряжение «никого не принимать». Через два-три часа распоряжение изменялось:

«принимать только таких-то и таких-то». Но проходило еще часа два, Анатолию

Федоровичу делалось тоскливо. Как раз «такие-то» не приходили. Дуняша получала

новый приказ: «принимать всех».

Но умел Анатолий Федорович и поворчать по-стариковски на посетителей, когда они его

слишком утомляли. Так, в письме от 10 февраля 1921 года он пишет:

«Вчера (день рождения Анатолия Федоровича) у меня было около 60 посетителей –

измучили меня до крайности разговорами, посещениями и пожеланиями. Они и не

подозревали, что утром я молясь горячо просил: "Господи, пошли мне скорую смерть, устал я – не могу больше...".

В этот период тяжелой депрессии Анатолий Федорович прислал мне стихотворение, им

написанное:

«От неведомого рифмоплета.