Душистый аир
Шрифт:
«Ну как, детка?»
Брат тоже станет спрашивать. Уж он-то — в упор:
«Сдал?»
А что я скажу?
Я присел под липой. Дерево было старое, с густой листвой, в которой слышался гул, напоминающий пчелиный улей. И запах стоял тоже как возле улья; у меня слегка закружилась голова.
Передо мной простирались подернутые дымкой поля, убегала вдаль дорога, по ней ехала какая-то телега. Она была далеко и ползла медленно, как навозный жук. Вот она обогнула опушку… Я смотрел широко раскрыв глаза и постепенно перестал различать и дорогу, и одинокую эту телегу…
—
— Моркенскую…
Директор сидел за большим блестящим черным столом. Сутану он расстегнул. Я вспомнил мамины наставления и встал на колени перед ним, поцеловал ему руку.
— Примите, отец. Я очень хочу учиться.
— Из Моркенай, говоришь, — задумчиво произнес директор, просматривая мои бумаги. — Одни пятерки! Кто у вас учителем?
— У нас учительница, отец.
— Фамилия ее как?
Фамилия? Фамилия… Вот это да… Я же знал. Надо же внезапно так забыть…
— Может, Глуосните? — подсказал директор.
— Точно, отец!
Директор нахмурился. Он внимательно посмотрел на меня, а потом спросил:
— Скажи-ка мне: когда я приезжал к вам в школу нынешней весной, уж не ты ли это ушел с урока?
— Я, отец.
— Что ж, может, теперь ты расскажешь, куда бегал?
— Никуда я не бегал, отец. Не помню.
Директор снова зашелестел бумагами, сердито глядя в сторону. А что я мог ему сказать?
Тогда, на уроке, он расхаживал по нашему классу, спрашивал у нас, какие мы знаем молитвы, говорил о всемогущем господе боге. Учительница сидела на моей парте у окна и, отвернувшись, все время смотрела на дорогу. Лицо у нее было серое, как бумага наших тетрадок, а пальцы едва заметно дрожали. И мне казалось, что наша учительница боится, как бы священник не задал какой-нибудь вопрос и ей. Вдруг она легла лицом на парту и шепнула мне, сцепив руки:
— Сбегай к Руткусам. Скажи: сегодня будет дождь.
— Правда, будет? — спросил я.
— Беги быстрей. Прямо по берегу. И не забудь: сегодня будет дождь.
Я кивнул: мол, ясно. Тогда учительница повернулась к священнику:
— Он просится выйти. В домик, — и легонько подтолкнула меня.
Не ожидая разрешения священника, я выбежал из класса и помчался к речке. Влетев во двор к Руткусам, я крикнул:
— Сегодня будет дождь!
Руткувене всплеснула руками, испуганно оглянулась.
— О господи! Огурцы-то не посеяны, — пробормотала она и убежала в амбар, не сказав мне больше ни слова.
Назад я возвращался медленно. Странно все-таки: зачем меня учительница сюда гоняла? Великое дело — огурцы у Руткусов не посеяны… Но вот откуда ей знать, что будет дождь, — небо вон какое чистое!
На хуторе Юочбалисов громко залаяли псы. Я глянул в ту сторону и заметил во дворе у них немцев. Два солдата прохаживались неподалеку на дороге.
На пороге школьного дома меня встретил священник.
— Где ты был? — спросил он.
— Я? В домике…
— Господь бог видит, что ты лжешь! — Он подозрительно разглядывал меня. — Отчего ты такой взъерошенный?
«Нет, видно, неспроста послала меня туда учительница, не из-за дождя!» — догадался я и добавил:
—
— Зачем?
— Там гнездо удода — посмотреть.
Я видел — священник не верил мне.
— Тебя учительница послала тогда? — спросил директор, словно читая мои мысли.
Я невольно вздрогнул.
— Нет, отец. Я сам попросился.
Директор достал из кармана белый платок и стал комкать его в своих потных ладонях.
— Завтра первый экзамен. Да поможет тебе бог.
— Спасибо, отец…
Я вышел из кабинета директора, точно из бани, — весь красный, мокрый, хоть выжимай. Однако на сердце было спокойно — я выдержу экзамены. Сам директор и то удивился — в табеле одни пятерки. И напутствовал: «Да поможет бог», — сказал…
Я лежал на траве под старой липой, подперев подбородок кулаками. На востоке сильно громыхнуло. Вроде не гром. От грома земля не дрожит. Вот снова дрогнула. Очень далеко… «Фронт приближается», — подумал я и вспомнил, как совсем недавно эти слова, точно великую тайну, мне поведала учительница, когда я пришел к ней за справкой. Глаза у нее тогда заблестели. Но про учительницу сейчас не хотелось думать. Я поднял голову, осмотрелся. По дороге двигалась все та же телега. Она медленно приближалась.
Вокруг ни души. В поле — никого. А может, я просто не замечал, у меня еще туман стоял перед глазами. Я уткнулся лицом в ладони. Домой торопиться нечего. Ведь мама не поверит, если я скажу: «Учительница ничему не научила».
И брат не поверит.
Вчера я сдавал арифметику. В классе находился и сам директор. Он засыпал меня непонятными вопросами — в жизни ничего подобного не слышал. Я весь взмок и молча стоял.
— Они еще это не проходили, — возразил учитель.
— Мне лучше знать, что проходили и чего не проходили! — строго заметил директор.
Он метнул в сторону учителя сердитый взгляд, и тот отошел в сторонку. Директор еще что-то спросил, но я молчал.
— Так я и думал, — злорадно произнес директор. — У барышни Глуосните не обучение детей в голове, а кое-что иное. Скажи, мальчик, учительница пропускала уроки?
— Она болела.
— Чем же это она болела?
— Собака ее…
— А сколько она болела?
— Один раз всего.
— Пятерок понаставила, а научить — ничему не научила. Садись!
Я посмотрел на учителя, который нас экзаменовал. Он стоял у окна и понуро глядел во двор.
«Ничему не научила… Пятерок понаставила…»
Сегодня я с утра околачивался возле школы, но не решался подняться на второй этаж, где были вывешены списки. Мимо пробегали мои новые знакомые мальчишки, с которыми мы вместе сдавали экзамены. Веселые, возбужденные. Их приняли. Они выдержали экзамены. А я?..
Моей фамилии в списке не было. На самом деле — не было, и все.
Неужели это она виновата, наша учительница? Никогда бы не подумал, что из-за нее я провалился. Я вспомнил, как она болела целую неделю и мы не учились. Потом она пришла, опираясь на палочку. Говорила, что собака ногу прокусила. Мне было жаль учительницу, и я спросил: