Душистый аир
Шрифт:
— Семьдесят первый! — объявил Повилас, кидая рака в корзину.
— Тридцать девятый, — пробормотал я недовольно. Не везет, и все. Нет, погоди, я еще покажу. Это ведь только начало…
Летняя ночь была теплая, без дождя, но мы насквозь вымокли, пробираясь по росистой траве. Одна назойливая мысль сверлила мой мозг: как же мне быть дальше с этими раками? Куда я их дену? Мой отец завтра в город не собирается. И вообще, когда я заговорил с ним об этом, он только рукой махнул: «Еще чего… Голодаешь, что ли?»
Я признался Повиласу,
— Да, дело неважное, — согласился он и задумался. Потом встрепенулся: — Знаешь что, давай их мне, я и продам.
— Правда, Повилас?
— Мне что… Сотней больше, сотней меньше…
Целый день я ждал Повиласа и мысленно подсчитывал выручку. Если по пятнадцать монет штука… А вдруг по двадцать или по тридцать… Что я куплю? Нет уж, пока ничего, не стану я швыряться деньгами, как Повилас. Вот скоплю пятьдесят, а то и сотню марок, тогда… Тогда…
Повилас пришел назавтра и протянул мне две измятые марки.
— И все?
— А ты думал сколько? — Он удивленно вытаращился и почему-то покраснел. — Половину твоих раков пришлось выкинуть. Мелкие — не раки, а тараканы. Таких и не берут.
Я стоял растерянный, не зная, куда девать эти две грязные засаленные бумажки. Я не стал говорить Повиласу о своих мечтах, но он, по-видимому, догадался, и ему стало жаль меня.
— Хочешь, вот конфета. Ведь это не в последний раз.
На следующий вечер мы снова собрались за раками. Повилас пришел не один — с ним был Бронюс, которого мы прозвали Шкваркой за то, что он был маленький и круглый. Он закатал штаны выше колен и от нетерпения подскакивал.
— Уж и загребем, ребята, эх, загребем! — стрекотал он, размахивая длинными рукавами отцовского пиджака.
Повилас молча улыбался.
Раки шли хорошо, и наша шуршащая корзина скоро стала тяжелой.
— А что ты будешь делать с ними? — спросил вдруг Повилас у Бронюса-Шкварки.
Мальчик растерялся.
— Не знаю…
— Хочешь, я продам? — предложил Повилас. Точно так же, как и мне.
Бронюс снова весело запрыгал.
Когда на востоке стало светлеть небо, наша тройка потащила добычу к дому Нотаутасов. Корзины казались живыми от шевелящихся раков.
Неизвестно, сколько бы мы еще бегали за Повиласом, ожидая, когда он сунет нам мятую бумажку. Я понимал: не видать мне мяча, и красок не будет, и авторучки — ничего. Мама ворчала. Мол, чего шляюсь по ночам, чего торчу по шею в воде — заболеть хочу или как? Мол, Нотаутас-старший самогон варит, в город на продажу возит, и зря я с ним связался…
— Видал, брат, какие сапоги себе Повилас справил? А шапку? Все за раков, брат, — однажды пробурчал Бронюс и часто заморгал зелеными
— Много ли за них выручишь…
— А то как же! Или он, может, тебе доплачивает? Немцы хорошо за раков платят, я слышал.
— Немцы?
Оказывается, отец Повиласа по пьянке проболтался. В ресторан, дескать, поставляем раков, а там немцы их с пивом хрупают, ну точь-в-точь как свиньи желуди.
Когда Повилас опять позвал меня за раками, я не стал отказываться. Ладно, кивнул я, пошли.
Ночь была темная, хоть на небе и мерцали яркие звезды. Студеная роса обжигала босые ноги.
— Повилас, — наконец решился я заговорить, — это правда, Повилас, что ты жульничаешь?
— Как ты сказал? — переспросил Повилас.
— Правда?
— Кто тебе это сказал?
— Я знаю, ты обманщик!
Повилас помолчал, потом ухмыльнулся:
— А ты бы как хотел? Даром, да? Даром примазаться?
Бронюс поднял садок. Оттуда прямо в воду шлепнулся рак.
— А верно, брат, мы же ловили…
У меня дрожали руки. Вот ты какой, Повилас… А сам-то сколько загребаешь? Ну-ка, скажи: сколько? А нам сколько отдаешь? Как милостыню…
— Значит, жулик ты… Немецкий прихвостень…
Эти слова я произнес тихо, но очень четко. Повилас молча попятился от нас.
— Выходит, мы с тобой… Бронюс, мы-то…
Я кинулся к корзине и стал вытряхивать ее содержимое в воду. Потом схватил свой садок, измял его, разорвал и кинул в воду.
— Бронюс! — решительно выкрикнул я. — Пошли отсюда!
Я поспешно двинулся к деревне. Напрямик, по высокой луговой осоке. Бронюс пыхтел сзади.
— Эй, куда же вы? Хотите, добавлю еще по пять марок! Хотите? Ну, по десять! — кричал Повилас с берега.
Мы уходили.
— Вот дурак! — с презрением произнес я, когда мы вышли на дорогу.
— Кто дурак?
— Да я.
— И я тоже…
У перекрестка мы немного постояли молча, потом ткнули друг друга кулаком в бок и разошлись по домам.
В небе переливались яркие звезды. Было легко идти по мягкому и прохладному песку большака.
ЭКЗАМЕН
По шоссе двигались машины. Они были укутаны в зеленый брезент, обвязаны увядшими березовыми ветками. С ревом поднимались машины в гору.
Там, вдалеке, грохотала, гремела большая дорога.
Там, вдалеке, гудел город, куда я рвался всей душой и который вышвырнул меня вон, точно глупого щенка, никому не нужную вещь, помеху.
Я шел босиком, а свои стоптанные башмаки нес в руке. Рыхлая пыль на дороге была теплая, как зола от костра. Хоть беги, хоть лети по ней — одна радость. Я же шел медленно, нехотя переступая ногами. Я знал, что возле дома меня встретит мама и что она спросит: