Душистый аир
Шрифт:
Легко шагать по тропинке через луг. Открытым ртом я заглатываю теплый душистый воздух. Я дышу торопливо, с каким-то неосознанным страхом — побольше, побольше бы впитать в себя этого крепкого духа, настоенного на тмине, увядающем чебреце и ромашке, густого и пьянящего, словно светлый липовый мед.
Я останавливаюсь, оглядываюсь по сторонам. Послышалось. Ну конечно, только послышалось, будто кто-то меня окликнул по имени.
Из-под ног выпорхнул жаворонок. Точно камешек, пущенный из рогатки,
Пиликают скрипачи-кузнечики, контрабасом вторят им пчелы.
Тропинка поворачивает к деревне, к хутору, что примостился под старыми тополями. Смотрю на мягкую луговую тропинку и вдруг вижу… Бежит… он бежит… в одной рубашке… босые ноги покраснели от росы… высоко закатанные штаны… Он бежит по этой тропке…
Большая телега, громыхая, вкатила через открытые ворота и остановилась за гумном, под старой ивой.
— А вот и мы, — сказал дядя Чюжас.
Он еще немного посидел на высоком сиденье, будто хотел отдохнуть с дороги, потом перекинул обе ноги через перекладину, оттолкнулся руками и спрыгнул на землю. Толчок оказался сильным, дядя едва не упал.
— Ишь, кольнуло. — Он прижал руку к левому боку. — Засиделся, надо размяться.
Альбинас, мой двоюродный брат, соскочил с телеги, подбежал к отцу, поцеловал ему руку, потом маме и лишь после этого поздоровался со мной.
— Здравствуй, — сказал он.
Я не видал Альбинаса с прошлого лета, и мне показалось, что он здорово подрос и повзрослел, хотя был всего на два года старше меня.
— Померяемся? — предложил он.
— Не стоит, — ответил я.
— Хочешь, поборемся?
Он усмехнулся, подтянул куцые штаны, поправил узкий ремешок с закрутившимся концом, пригладил торчащие вихры.
У него была большая голова, а шея тонкая и длинная — смех смотреть, зря задается.
Дядя распрягал лошадей. Он освободил их от упряжи и привязал к задку телеги. Дядя вытащил из-под сиденья охапку зеленого клевера, порылся там и, наконец, извлек завернутые в мешковину две косы. Альбинас отвязывал от бортов телеги косовища. Разматывая узелки, он поглядывал в мою сторону.
— Косить ходишь? — спросил он.
— Когда как… Вон, за ольшаником, мы с отцом весь луг…
— Ври побольше! Будто не видно, какой ты хлипкий!
— Не веришь?
— Когда мне было столько, сколько тебе сейчас, я не только косил, а еще и навоз телегами таскал.
— Думаешь, я не могу?
— Где тебе…
Альбинас держался как бывалый косарь. Косовища он унес к хлеву, а там поставил их у стены, после чего снова, будто после невероятно тяжкой работы, подтянул штаны и пригладил вихры.
Дядя Чюжас, как обычно, первым делом заглянул в колодец.
— Хорошо вам — вода близко.
Дядя заскрипел оцепом и вскоре вытащил ведро, в котором плескалась вода. Мама велела мне сбегать за кружкой, но дядя сказал, что не надобно, и, широко расставив ноги, наклонился над ведром. По его раздвоенной бороде вода стекала на землю.
— Добрая вода, — сказал он, отнимая лицо от ведра.
Альбинас тоже напился.
— У нас студенее.
Они вошли в избу и сели за стол. Мы уже отобедали, и мама собирала гостям что-нибудь перекусить. Дядюшка Чюжас толковал с отцом о хозяйственных делах, радостно отметил, что хлеба хорошо стоят. Потом осведомился, как его вервь.
— Шелк, а не трава. Густая, сочная.
— Десять возов будет?
— Пожалуй, поболее.
— Я, знаешь ли, не жалею, что прикупил луга. Одна беда — далеко.
— Да уж, не близко.
— Лучше бы ты пашни прикупил, — вмешался Альбинас, который все это время внимательно слушал беседу.
Дядя пожал плечами и с расстановкой проговорил:
— Может, не последний это клочок, поглядим еще, сынок…
— Пашни бы надо, да поближе, — настойчиво твердил Альбинас.
Отец откинулся на лавке, как-то криво улыбнулся и покраснел. Потом он тихо спросил:
— А про то, что фронт возвращается, слыхал, свояк?
— Говорят…
— Война закончится не в России. Запомни, свояк, мое слово.
Дядюшка Чюжас долго молчал, прищурив глаза, а потом вздохнул.
— Сам знаешь, каково мне приходится. Десяток гектаров супеси…
Дядя ел нехотя. Зато Альбинас уплетал за обе щеки да еще облизывался, и мне подумалось, что он небось дня два, а то и три куска хлеба не видал. Мама расспрашивала брата о том о сем, но разговор не вязался.
— Уж как копил, как все урезал, — произнес наконец дядя, разглядывая свои почерневшие ладони. — Уж трудился… Будет, думал… Не мне, так хоть детям достанется…
— Да ведь и есть, достаточно, — напомнил Альбинас, словно дядя вдруг позабыл, что не так уж он беден.
— Сегодня есть, а завтра что?
Возле амбара они насадили косы на косовища. Альбинас попробовал острие ногтем, несколько раз прошелся точилом. Он действовал не спеша, глубоко уверенный, что именно так все и делается. Я смотрел на него с досадой и завистью — давно ли мы с ним вдвоем бегали, стегали в болоте лягушек, рыли ямки, а теперь ишь, меня за малыша считает. А он сам, стало быть, взрослый. Ну, погоди, вот перерасту тебя и буду еще сильнее, тогда и не такую косу себе заведу. Не будешь тогда нос задирать.
— Только бы погодка не подвела, успеть бы убрать сухое, — направляясь к воротам, рассуждал Чюжас.