Два дня до солнца

Комарова Марина

— Пан Штольня, значит… Он тебе не сказал, откуда такой взялся?

Я качаю головой. Ябо упорно держит это в тайне.

Чеху явно не нравится такое заявление, но от комментариев он воздерживается - вместо этого глядит на монитор и что-то быстро набирает на клавиатуре.

— Ябо мне и помог выбраться. Он… — Я запинаюсь, но тут же продолжаю: — Кое-что умеет. Он вытянул из меня прилично сил, но сумел вышибить дверь. А потом безошибочно отыскал выход из подвала. Он… короче, не человек.

— Я заметил.

И правда. Дурацкое уточнение с моей

стороны, но мысли опережают слова, поэтому и говорю что попало.

Чех переводит взгляд на меня. Недоверия в тёмных глазах нет, но там читается искреннее недоумение. Я и сам понимаю: мой рассказ звучит как бред. Однако пока ничего другого сказать не могу.

— Вот как. Существо такой силы оставили без присмотра?

Я чуть пожимаю плечами.

— Подозреваю, что… если б меня туда не кинули, ничего бы не было. Но кто-то упустил это из виду.

Чех трёт подбородок. Кажется, ему такое объяснение не по душе. Но пока я и сам не знаю, как оказался в том злосчастном подвале. Как дошёл до дома… Почему бегу сломя голову вместе с этим существом.

— Как вы добирались?

Я мрачнею:

— Очень плохо. Стараясь не показываться никому не глаза. Это было сложно, но хорошо, что холодно, да и шлем спасал не раз. Сразу думали о повязке, но это было слишком заметно. Я порядком остыл уже, но обещаю тебе: Добрянскому голову откручу, как только доберусь домой.

На губах Чеха появляется улыбка, весьма плотоядная и довольная. Но тут же исчезает, словно не было. Он прекрасно понимает: Добрянский тут ни при чем, он всего лишь отправил меня в Ужгород. А я… я бежал так, что пятки сверкали. И, оказавшись в такой сумасшедшей, просто слетевшей со всех катушек ситуации, позвонил именно Чеху. Потому что знал: у него меня искать вряд ли будут.

— Мотоцикл где взяли?

Я хмыкаю и наливаю себе коньяку. За угон ничего хорошего не светит, но за оставленные трупы… Ладно, не будем о плохом. Поначалу меня это пугало до ужаса, но присутствие рядом Ябо слишком притупляет восприятие реальности.

Чех вздыхает:

— Это всё?

— Не совсем. Периодически Ябо срывается и… убивает. Не всех, конечно, но тех, кто проявляет ненужный интерес. Быстро и безжалостно. А ещё нас преследует странная девочка, которая любит играть с огнём. Кажется, она той же породы, что и Ябо.

Я не говорю, что стоит пролиться крови - и появляются триги. Ябо пояснил: эти твари с ним постоянно, так же, как у нас в организме всякие бактерии. Вроде живёте тихо-мирно, всё хорошо, но только появилась свежая рана, и бактерия-трига готова сожрать тебя с потрохами. И всех, кто по недоразумению окажется рядом. Где-то на краю сознания маячит мысль, что возьмись я говорить про странных существ, которые могут уничтожить тебя в один миг (а я видел, что могут), Чех не рискнёт иметь со мной дело дальше. Про триг мне рассказал Ябо. Откуда они берутся, правда, он тоже не знал.

Чех закашливается:

— Очаровательно.

На некоторое время повисает тишина. Коньяк оказывается хорошим, внутри становится тепло,

и я наливаю себе ещё. Всё походит на бред больного подсознания. Такого не бывает. Это всё невозможно. Но ровно до тех пор, пока не столкнешься с этим лично.

— Слушай, а почему Ябо? — вдруг спрашивает Чех.

— Говорит, что сокращённо от «я бог».

Чех качает головой:

— Какая скромность. И много ли в нём… божественного?

Я не отвечаю: попросту не знаю, что сказать. Порой он вытворяет такое, что нам и не снилось. Или снилось в самом ужасном сне.

— Много, — неожиданно раздается голос Ябо. Он отбирает у меня бутылку и делает глоток прямо из горлышка.

Чех, подперев кулаком подбородок, внимательно его разглядывает. Почему-то мне кажется, что в этот раз он остался доволен.

— И какие будут… божественные планы?

Ябо пожимает плечами:

— Всё просто. Исправить божественность.

***

Я лежу на жёстком диване, закинув руки за голову. Ябо устроился в одном из раскладных кресел и, кажется, уже спит. Наконец-то можно побыть в тишине: до этого всё время надо было бежать — чем скорее, тем лучше, ни о каких гостиницах речи и не шло — только дорога. Раньше я и не думал, что смогу промчаться тысячу километров с редкими остановками и даже не думать про усталость. Теперь же…

Теперь ощущения странные, но вырубиться, едва голова коснётся подушки, всё равно не получается.

Я делаю глубокий вдох и прикрываю глаза — изучать тёмный потолок всё равно ни к чему. Не покидает какое-то странное ощущение, будто я упускаю нечто чрезвычайно важное. Если учесть, что рядом Ябо, то упустил я много чего. Но Чех… В его поведении было что-то не так. То есть… не такая реакция. Да, за столько лет я уже понял, что он мужик спокойный. Но настолько? Он даже не отшатнулся, увидев лицо Ябо. Почему? Да и мой рассказ тоже внимательно слушал, ни капли удивления на лице.

Чех… Я явно многого не знаю о тебе, мой друг.

Сон подкрадывается незаметно, окутывает мягким покрывалом, усмехается звёздами с небес. Неизвестно откуда шелестит горячий ветер, приносит запахи трав, пыли, ревущих машин. Солнце пылает, воздух плывет, подрагивает в объятиях июльского жара. Совсем так же, как бывает южных степях, недалеко от моря. Небо кажется ненастоящим, словно нарисованным. И таким глубоким, без дна и края… Тянется невидимыми руками прямо к сердцу. Ни единого облачка, только пронизанная лучами лазуритовая синева.

Я быстро иду вперёд, прочь от дороги, прочь от людей. Босые ноги касаются земли, серебристые метёлки ковыля щекочут ладони и пальцы. Ничего нового, обычный день. Привычный, голодный, знойный.

Невдалеке мелькает фигурка. Стройная невысокая девушка, кожа настолько белая, что, кажется, не уступает белому шару солнца. Рыжие волосы развеваются на ветру. Она замирает, отводит волнистую прядь, видит меня — звонко смеется. Смех у неё мягкий и приятный. И сама - очень молодая, исполнилось ли восемнадцать?