Два дня до солнца

Комарова Марина

Пытаясь пристроить стаканчик на перилах, одновременно достаю из кармана мобильный. Словно по закону подлости пальцы вздрагивают, смартфон коварно выскакивает и летит на землю. Я кидаюсь за ним в надежде поймать. Вдох останавливается на середине, с губ срывается матерный выдох-шёпот…

И тут же смартфон оказывается у меня практически перед носом. Его сжимают длинные гибкие пальцы.

– Осторожнее, Антон Владимирович, - произносят низким приятным голосом.
– Так можно и себя потерять.

Я поднимаю глаза.

У незнакомца белые, как известняк, волосы

длиной до обтянутых чёрной рубашкой плеч. Да и вся одежда чёрная. И не холодно так? Черты лица резкие, кожа гладкая-гладкая — ни морщинки, ни складочки. Глаза очень светлые, бесцветные. Скорее всего, серые, но странно неподвижные, как будто передо мной не человек, а каменная статуя. Прямой нос, губы скорее узкие, чем то, что принято считать «нормальными». Левое ухо проколото — серьга в виде стального якорька.

А ещё от него исходит что-то такое, что хочется сделать шаг назад и затаиться.

Надо сказать спасибо, но вместо этого с губ срывается:

– Кто вы?

Глава 4. Чех

Те, о ком не знает Антон Шуткач

8 лет назад

Я киваю, хватаю за рукав раскрывшего рот Ябо и тяну за собой.

На кухне царит образцовый порядок, из чего можно понять: здесь работают, а не едят. На столе стоит включённый ноутбук, рядом пепельница и раскрытая пачка сигарет.

Садимся есть молча. Чех делает вид, что очень занят, но при этом бросает задумчивые взгляды на Ябо. Тот явно это видит, однако продолжает налегать на колбасу. Я стараюсь казаться спокойным, однако всё время сижу в напряжении, опасаясь, что Ябо вновь примется за свои штучки. Пристальное внимание он воспринимает как прямую угрозу, после чего угроза тут же устраняется, но появляется свеженький труп.

С Чехом дело обстоит куда сложнее: это не случайный незнакомец, а мой друг и в каком-смысле начальник. Если завяжется драка, ничем хорошим это не закончится. Кстати, спокойствие Чеха меня беспокоит не меньше. Не так реагируют на ввалившееся среди ночи в ваш дом существо, которое до этого можно было только вообразить больным мозгом.

Нет, я уже прекрасно понял, что Чех что-то знает. Мой сбивчивый рассказ по телефону его как-то не особо удивил. Было ощущение, что его волновал не вопрос: «Что за чертовщина творится?», а скорее другой: «Почему эта чертовщина творится с тобой, Дима?»

Доев, Ябо сообщает, что хочет спать. Обыденно, словно приехал в гости к родному дядюшке.

— Сейчас, — глухо отзывается Чех, встает из-за стола и шагает в гостиную. — Идём.

Когда они исчезают, я вздыхаю спокойнее. Протягиваю руку, беру пачку сигарет и зажигалку. Вообще-то не курю, но сейчас не повредит. Делаю затяжку и с непривычки закашливаюсь. Всегда вызывает диссонанс, что при таком холёном виде Чех жалует столь ядрёное курево. Голова чуть идет кругом, зато пропадает неразбериха из мыслей.

Чех возвращается и бросает на меня хмурый взгляд, без разговоров отбирает зажигалку и пачку.

— Ну и?

Кратко, но с такой интонацией, что сразу понимаю: пока я не расскажу всё от и до, меня

не отпустят.

Он садится напротив, снимает очки и потирает переносицу, всем видом показывая, что готов слушать хоть до рассвета.

Я смотрю на тлеющий кончик сигареты. Маленький огонёк, а может натворить сколько бед. Так же, как Солнышко.

— У меня была командировка в Ужгород. Бумаги там всякие, документация. Ерунда, в общем. Добрянский поймал меня, вручил документы на музейное мероприятие и велел прыгать в поезд.

Чех задумчиво смотрит на меня:

— Добрянский? Филипп Павлович? Профессор ваш ненаглядный?

Я стискиваю зубы. Конечно, не лучшее начальство, но уж какое есть. Простой этнограф из краеведческого музея его не выбирает, к тому же бывает и похуже. У Чеха, по-моему, срабатывает ревность. Работодательская, ничего такого. Оставь я свой музей - ему бы не пришлось искать копирайтеров помимо меня. Чех – контент-менеджер в крупной компании. Но пока я этого не планирую, потому делаю вид, что не обращаю внимания.

— Да, он самый.

Чех как-то неопределённо хмыкает:

— Допустим. А дальше что?

Я вздыхаю. Вспоминать это не слишком приятно.

– Прибыл на место, встретился с ужгородскими коллегами, отработали всё. Потом вечером пошёл в гостиницу, перекусил, погонял телевизор и лёг спать. Но потом…

Чех молчит. Только внимательно смотрит на меня.

– Потом?

– Я резко вскочил.
– Прикусываю губу и смотрю прямо в пустую тарелку Ябо.
– Как будто что-то ударило, потом ухватило за горло. И потянуло. Потянуло так, что я быстро оделся и выскочил из гостиницы, помчался по улицам и пришел в себя только у дверей двухэтажного дома.

– Что за дом?
– прищуривается Чех.

Я мотаю головой:

– Не знаю. Вся дорога как в тумане. Да ещё ночь. Я мчался, как ненормальный.

— Дальше?

— Дальше… Я начал стучать в двери. Было что-то жуткое. Словно произойдет нечто очень плохое, если я не войду. И не надо на меня так смотреть, я не могу это объяснить.

Да, наверное, надо бы что-то объяснить. Доказать, что и правда произошло нечто выходящее за рамки нормальности. Но со мной Ябо. Поэтому слова просто излишни.

Чех всё же закуривает, начиная нервно выстукивать пальцами дробь по крышке стола.

— Мне открыли. Женщина. Наверное, домработница, сейчас трудно судить. Я не помню, что говорил. Нёс какую-то ересь. А потом вдруг перед глазами потемнело. Очнулся уже в сыром подвале в компании… Ябо.

Чех неожиданно хмыкает:

— Представляю, как ты обрадовался.

— Ещё бы, — бурчу я, вспоминая ужас, когда в тусклом свете карманного фонарика, грозившего вот-вот погаснуть, появилась морда, лишь частично напоминавшая человеческое лицо. — Мне достаточно быстро втолковали, что пан Штольня — владелец этого дома, и он… негостеприимный хозяин. Поэтому нечего рассиживаться, надо делать ноги. Впрочем, каким-то образом я всё понял без слов Ябо. К тому чувствовалось в воздухе что-то странное. Пусть я плохо соображал, но шестое чувство подсказывало: случилось что-то очень плохое.