Два к одной или все прелести одиночества
Шрифт:
— Ничего личного. Это ради семейного счастья друга.
— Тогда, может быть, вам заранее со Светой порепетировать, чтобы всё хорошо получилось, — я пытаюсь пошутить, но моя фраза больше похоже на сарказм, чем на шутку.
— Может, и нужно, — он смеётся и встаёт с кровати. Уже уходит?
— Ты не останешься на ночь? — я тоже сажусь и прикрываюсь одеялом. Чувствую себя совершенно беззащитной.
— Да, завтра рано вставать дел по горло. А Егор занят будет. Одному придётся разгребаться.
— Ясно, — хочется попросить его остаться. Сказать, чтобы он не уезжал. Но не могу. Это
Макс наклоняется и целует меня в кончик носа.
— Не скучай, красавица. Дверь захлопну сам.
И он уходит. А я так и остаюсь сидеть на смятой кровати, прижимая к груди край одеяла. В комнату вбегает Бантик. Он тащит в зубах игрушку, скребёт лапками по кровати, требуя с ним поиграть. Но я оставляю его потребность без внимания. Тупо пялюсь в угол кровати, не в силах пошевелиться. Слёзы стекают по моему лицу. Почему я плачу? Из-за чего расстроилась? Он мне ничего не обязан. Он ничего не обещал. Он получил желаемое. Я в какой-то степени тоже. Все должны быть довольны. Но нет.
Пёс видит моё состояние и понимает, что время не для игр. Он запрыгивает на кровати и тычется мокрым носом в мои руки. Маленький мой. Хороший. Хоть тебя я нужна. Глажу пса, целую в макушку и думаю, что животные, это лучшее, что есть в нашем мире. Они любят нас такими, какие мы есть. Глупые, несуразные, злые, эгоистичные, красивые и богатые, бедные и одинокие, им неважно ничего. Просто нужно, чтобы мы были рядом.
Я так и засыпаю, прижимая к себе Бантика. Когда просыпаюсь, Йорк тоже оказывается рядом. Голова болит, но я потягиваюсь и готовлюсь идти на прогулку с четвероногим другом, собираться и ехать на работу, толкаться в автобусе, общаться с нашими пациентами, выполнять свою работу, а потом снова ехать домой в битком набитом транспорте, снова гулять с Бантиком и снова засыпать, листая соц. сети. Это моя жизнь и я живу её так, как умею.
— Насть, Насть, Насть! — кричит меня Оля, наша медсестричка.
— Чего случилось? Чего кричишь? Сейчас всех переполошишь! — шикаю на Олю. Она совсем молоденькая двадцать два года. Совмещает учёбу и подрабатывает у нас. Хорошая девочка, только наивная. Мы её всем коллективом от шуток наших дедулечек спасаем.
— Настён, там Льву Яковлевичу плохо!
— Что! — Вскакиваю, готовая бежать вслед за девушкой, и пишу сообщение врачу. — Где?!
— В шахматной гостиной! Он за сердце, как схватится, глаза закатились и упал! Я бегом за тобой!
— Так, — сбавляю я бег, — а что перед этим было?
— В шахматы играли. Они на что-то поспорили, а потом вот! Ну, пойдем же быстрее, Настя!
Я уже начинаю догадываться, что произошло. Поэтому по дороге цепляю медбрата Николая, парня два на два метра с серьёзным, неулыбчивым лицом и с шумом влетаю в гостиную. Ещё на подступах слышу тихое хихиканье. Но Оленька так обеспокоена, что ничего не замечает, вносится следом за мной.
Все наши герои в сборе. Лев Яковлевич лежит на полу, рядом стоят: Игорь Петрович, его закадычный друг и шахматный противник, Генадий Игоревич, его сосед по комнате и ярый выдумщик, любящий внимание. Ещё несколько бабуленек мнутся у стеллажа с книгами, заламывая руки. Ясно. Понятно.
— Так,
— Сердце у него прихватило, Настя, — доносится женский голосок из-за спины.
— Мы его на пол положили, а то он в кресле был, — уточняют мужчины.
— Коля, массаж сердца срочно. Где же Аркадий Борисович? Почему его так долго нет. — театрально вою я на манер пароходной сирены. Коля хоть и шкаф шкафом, но тоже не первый день у нас работает. Смекнул, что за театральщину я тут развела. Он заламывает руки и с деланным видом усердно делает массаж сердца, хотя на самом деле, думаю, больше щекочет старика.
— Оля, ну, что ты стоишь!!! Оля!!! Неси шприц с адреналином, бегом! — девчонка срывается с места. — Хотя стой, Оля! Не успеем. Нужно делать искусственное дыхание. Рот в рот.
— Вас понял Анастасия Юрьевна, — коллега делает долгий, для такой ситуации, глубокий вдох, давая время дедуле подумать, и наклоняется к пенсионеру, как вдруг происходит чудо… Мужчина оживает.
— Стой, шкаф, стой!!! Ты меня уже спас! Жив я! Жив!
— Точно живы? — уточняю я, пока Коля помогает потерпевшему подняться.
— Точно, точно Настя!
— Хорошо себя чувствует? — заботливо интересуюсь у мужчины.
— Да, да, да. Ты же поняла уже, что это шутка была.
— Шууткааа, — бледненькая Оленька прижимает к груди поднос, с которым она носилась всё это время и плавно оседает на подлокотник кресла.
— Лев Яковлевич, а что мы с вами говорили про шутки над моими подопечными?
— Насть, не начинай.
— Я не начинаю! Я говорила, что ещё один ваш розыгрыш и я прекращу закрывать глаза на ваше пристрастие к коньяку нажалуюсь вашему сыну, что вы не соблюдаете режим!
— Настя, ну ладно коньяк, но Гришеньку зачем тревожить-то! Ну ты чего…
— Мы это обсуждали! Коля, изыми всё спиртное из комнаты Льва Яковлевича, предупреди наших девочек, что, если заметят эту троицу с бокалами чего-то горячительного, сразу изымать и сообщать мне.
— Хорошо, Анастасия Юрьевна.
— Настя, а мы то чего?! Это всё он, — завозмущались старички-разбойники. — Насть, мы же просто подыграли. Просто на пол положили.
— Вот за это вы тоже наказаны.
Я разворачиваюсь, беру Олю под локоток и увожу к нам на пост.
— Насть, зачем они так! Я же испугалась! Я так перепугалась, что…
— Оля, что я тебе сказала, когда показывала всё и всех у нас? Держать ухо востро. Слушать все разговоры и не вестись на провокации. Ты не первая медсестричка, которую они разыгрывают.
— Ну за, что они со мною так? Я же им всегда бутербродики с чаем приношу, когда они играют, всегда компанию составляю, если не с кем сыграть, а они…
— А они скучают. Плюс, ты молодая красивая девочка, а как им ещё твой поцелуй получить в таком-то возрасте, если не через искусственное дыхание, — смеюсь я и поглаживаю девочку по плечу. Оля совсем расстроилась. — Они поспорили от скуки, наверное, сможет ли Лев Яковлевич заработать твой поцелуй. Он хоть уже и пожилой мужчина, но мужчина. Бывший актёр, красавец, привыкший к вниманию таких милашек, как ты, вот и решил тряхнуть стариной. Не злись на них.