Два миллиона (сборник)
Шрифт:
– Не в пивной, чай! Тише разговаривайте! – выкрикивала она, но как-то совсем без злобы: звон стаканов, шмелиное гудение общения очень ей нравилось, поскольку вполне совпадало с ее представлением о своей профессии.
Иван с невинной радостью пересек порог буфета и заказал себе пива. Пристрастием к алкоголю он не отличался, но сейчас был особый случай. Его мозг, атакованный непонятным представлением, требовал небольшого расслабления.
– От имиджмейкера сбежал, – сообщил он сидевшему рядом с ним за столиком крупному
– А я и от имиджмейкера, и от администратора, и от начальника штаба, и от гендиректора, и от председателя колхоза, и от классного руководителя, и от президента непризнанной республики. От жены, короче.
– И что она у тебя все это…
– Конечно. В зависимости от дня недели и от настроения.
– Да… А я своей только телеграммы шлю. Обижается, наверное.
– А, может быть, это и есть единственно правильный способ общения с женами – по телеграммам? – задумчиво проговорил рябой.
«Женскую» тему собеседники развивали до самого антракта, незаметно поглотив шесть кружек пива и бутылку водки. Иван, давно не употреблявший алкоголь, еле стоял на ногах.
Когда Мускатов его нашел, Иван в обнимку с рябым пробирался в зал.
– Господин Гайкин! – удивленно проговорил Петр Трофимович, – Что с вами?
– Мы тут с другом… Это – Коля. Он из Перми…
– Да вы пьяны! Немедленно пойдемте на наши места. Немедленно! О, если избиратели вас увидят в таком виде! О, Боже!
– Колян, держись! Не давай бабам спуску!
Рябой наклонился к Гайкину и сказал на ухо:
– А этот твой им-м-м-мидж-ж-ж-мейкер еще хуже жены.
– Это точно. Строгий, гад.
Мускатов крепко ухватил Ивана и поволок в свой ряд. Колян грустно побрел к жене.
Глава 12
Занавес разъехался, и на сцене продолжились режиссерские изыски. К несчастью, по плану спектакля, актеры иногда обращались с риторическими вопросами к залу. Иван, будучи сильно пьян, воспринял все буквально и на вопрошающий глас одного из персонажей: «Кто же за все ответит?!», вскочил и громко крикнул:
– Магарычан и Кувалдин пусть и отвечают!
В зале повисла гробовая тишина. Было даже слышно, как кассир театра пересчитывает в бухгалтерии выручку.
Про спектакль зрители тут же забыли. Все взоры теперь были обращены к Гайкину, который, оправдывая свалившееся на него внимание, продолжил:
– А мне что? Я не брал! И в суде скажу! Смысла мне нет, их воровать – я же ими и работаю. А вот Аванес Аркадьевич пусть ответит и откуда у него «Мерседес», и откуда печатка золотая. А я – не брал.
Ивана
Действие на сцене, как менее интересное, было забыто и само постепенно затухло.
– А что «не брал»? – крикнули Ивану.
– Тали. Тали не брал. Я валоповоротку отключить пошел. Вернулся, а их нет.
– У меня так с ключом разводным было. Пока в колодце канализационном сидел, кто-то спер, – поддержал Гайкина сантехник из Иваново.
Больше половины зрителей были из провинции, которых на представление затащили их жены, чтобы потом, после возвращения в родные городишки, было, что рассказать соседям и коллегам по работе.
Мускатов уже всем телом налег на слесаря, пытаясь усадить того на место. Но Иван был, как минимум, в два раза сильнее имиджмейкера, и потуги того были для него почти незаметны. Хмель во всю играл у него в голове. Язык болтался во рту, как «язык» – в колоколе.
– А меня за это премии лишили! Не виноват я, братцы! – крикнул Иван. Слова вылетали из него, как ядра из пушки.
В театре постепенно начиналась буря. С мест кричали уже десятки мужчин с плохо выбритыми лицами и сильными руками.
– А мне отпуск на январь перенесли!
– Мастер наш, собака, с нарядами мухлюет!
– Пьют, сволочи, рабочую кровь!
– За что страдаем?!
– Сталина на контру эту недобитую нет! – крикнул старичок вполне интеллигентного вида.
– А на артистов этих – Фурцевой! – поддержала его старушка в выцветшем вечернем платье, сильно пахнущим нафталином.
– За что боролись?! За что кровь проливали?!
Ситуация становилась вполне революционной, что было странно для такого абсолютно культурного учреждения, как театр. Могли начаться погромы.
На сцену выбежал директор.
– Госпо… Граждане! Спектакль закончен! Прошу вас на выход!
– За что деньги платили?! – присоединились к провинциалам москвичи.
– Обман! Второй акт даже не закончился!
– Шарлатаны! Мы будем жаловаться!
Директор метался по сцене, как волейбольный мяч над сеткой.
– Приходите завтра. Ваши билеты действительны на следующий спектакль.
С огромным трудом толпу удалось успокоить. Зрители покинули зал и, рассыпавшись на небольшие кучки, продолжали митинговать уже на улице.
Ослабевшего Ивана Мускатов усадил в такси и отвез к себе домой.
Утро следующего дня было для Гайкина далеко не радужным. Сильно болела голова, во рту был привкус чего-то неприятно-кислого. На душе лежал камень вчерашних событий. К его горю, он помнил все.
Мускатов, проявив изощренную мудрость, о театральных событиях не напоминал. Он работал за деньги, а, следовательно, эмоции, и тем более злость, требовалось спрятать в самый далекий ящик.