Два путника в ночи
Шрифт:
Я сижу, опустив глаза. Мне неловко за откровения нетрезвой наследницы и хочется немедленно уйти. Я смотрю на Галку, но та, кажется, чувствует себя вполне комфортно. Наворачивает третий бутерброд, запивает чаем. Почувствовав мой взгляд, Галка перестает жевать, слегка краснеет и говорит невнятно:
– Целый день моталась, как лошадь, подыхаю, жрать хочется!
Я мысленно пожимаю плечами и думаю, что лексика наследницы, оказывается, заразительна. Лишь бы Галка не начала рассказывать, где именно она моталась и почему. Иначе мы отсюда до утра не уйдем.
– Так ешь! Я еще подрежу. Давайте,
– Мне не нужно, – говорю я.
– А мне налей! – говорит Галка. – У меня сегодня был тяжелый день.
– А кто вас вызвал из Иркутска? – спрашиваю я. – Полиция?
– Не-а! Тетя сама пригласила. Когда мама умерла, я ей написала, так она мне бабла прислала… и вообще пригласила на Новый год. У меня и письмо есть!
Она вскакивает из-за стола, ее заносит, она ударяется бедром об угол буфета и непринужденно выдает фразу трехэтажным матом. Я багровею.
– Я на Новый год не смогла, валялась с ангиной, а на весенних каникулах дунула. Приезжаю, а дверь – здрасте вам! – опечатана. Звоню соседке, что, мол, за хрень? Она мне все и выложила. Убита, мол. Неделю живу в тетечкиной квартире и все никак не привыкну.
Она всхлипнула и промокнула глаза кухонным полотенцем. Снова потянулась за бутылкой, разлила. Они выпили.
– А то шмотки начинаю мерить! – Наследница уже хороша, язык ей не повинуется, но она упорно желает продолжить рассказ о нежданном счастье, свалившемся на нее. – Все шкафы… эта… забиты! – говорит она, размахивая ножом, собираясь нарезать хлеб. – Вечерние платья понавешаны – вся спина голая… эта… до самой… – Тут она добавляет неприличное словцо и хихикает. – Одних шуб – четыре! Две норки – черная и рыжая, красоты неописуемой, еще каракулевая и леопардовая, легкая, как пух! Вкусно жила тетечка Лидочка. А мать моя куска лишнего не имела, тряпки по двадцать лет с себя не снимала. Куда ж нам до генеральши Медведевой! Рылом не вышли! – Она замолкает, хмурится, лицо ее приобретает обиженное выражение. – Нет, есть все-таки справедливость на свете, – продолжает она через минуту. – Есть! И правильно… – Она прикусывает язык, но тут же продолжает: – В смысле… одни пожили, пусть дадут другим! И золотишко тоже теперь мое! И картинки! (Я настораживаюсь.) – Она ребяческим жестом протягивает вперед правую руку – на безымянном пальце красуется перстень белого металла с крупными алмазами. Тычет украшением под нос Галке, чувствуя, что той интересно. – И сплю в теткиной койке! Сексодром! Теперь бы… по этому делу – и порядок! – Она разводит и сводит колени и заливается смехом.
– А вы не замужем? – спрашивает Галка.
– Была! – беззаботно говорит наследница. – Гулящий попался, выгнала. Ой, девки! – переключается она. – Жить-то как хочется! Нет, все-таки, что ни говори, деньги – это большая сила! Из-за них, проклятых, человек на любую подлость пойдет.
– А вы единственная наследница? – встреваю я.
– Не-е, нас двое. Я и еще один, теткин трахальщик. Мне – шмотки и хату, ему – деньги и тачку. Молодец тетка, не терялась. Не то что мать. Я вообще-то больше в нее характером, чем в мать, такая же заводная. У матери психология беднячки
– А что за картины? – небрежно спрашиваю я.
– Да кто их разберет, – простодушно говорит наследница, – вроде карикатур, зато страшно старые. На одном год стоит – одна тысяча девятьсот двенадцатый, сечешь?
– Мне тетка тоже наследство оставила, – вдруг говорит Галка.
Я пытаюсь поймать ее взгляд, но тщетно.
– Так я эту дачу полгода продать не могла! С их дурацкими законами! Нужно полгода ждать, может, другие наследники объявятся, а мне как раз деньги во как нужны были! – Галка проводит по шее ребром ладони.
«Молодец!» – думаю я.
– Надо уметь! – наследница ухмыляется и делает загадочное лицо. – У тетки связи – будь здоров! На самом верху. Я уже была, познакомилась, – говорит она многозначительно. – Ба-альшие люди. К таким с подходом надо. А я с людьми умею, для меня люди что хочешь сделают. Никогда не откажут.
Она взмахивает рукой и, потеряв равновесие, едва не падает с табуретки. Галка подхватывает ее за плечо и водворяет на место. Наследница подпирает щеку рукой и тяжело задумывается. Потом говорит, вздыхая:
– Никто не виноват. Такой раскладец вышел. Судьба! Так что, простите, дорогая тетечка… великодушно… все там будем. Простите!
Она всхлипывает, уродливо растягивает рот, шмыгает носом, вытирает слезы тыльной стороной ладони. Минуту спустя, громко воя, рыдает, стукаясь лбом в мраморную столешницу…
Галка гладит женщину по спине, приговаривая:
– Наденька, перестань! Успокойся! Ну, будь умницей! Ну, моя хорошая! Ее уже не вернешь. Ну, пожалуйста!
Я в который уже раз удивляюсь, насколько Галке легко с людьми, и если бы она расспрашивала свидетелей, те наверняка выложили бы ей гораздо больше…
В прихожей заплаканная наследница, шмыгая носом, крепко обнимает Галку, виснет на ней и целует прямо в губы. Меня передергивает. Я чувствую себя переполненной впечатлениями, измотанной и с трудом выдерживаю долгую сцену прощания.
– Опять в отключке. Во дает, бляха-муха! – поделился слухач из раскрашенной машины, стаскивая наушники и потягиваясь. – Шабаш!
– Мне б такую житуху, – поддержал его коллега, отрываясь от газеты. – А бабы?
– Свалили!
– Сообщил?
– Ну! Все о’кей! Подхарчиться не мешает. Она теперь не скоро очухается.
Несколько минут в микроавтобусе сосредоточенно жевали. Потом тот, который читал газету, проговорил:
– Зачем она шефу нужна, не знаешь?
– Не знаю! Мне, например, она и даром не нужна! – заржал слухач. – Меня от пьяных баб с души воротит. Спросишь при случае.
– Ага, спросишь. У него спросишь!
– Ладно, кончай базар. Я сосну минуток тридцать-сорок, а ты послушай.