Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Товарищ Дзержинский, куда же вы так торопитесь ни свет ни заря? – воскликнул Рыков. Политбюро тут же умолкло. Феликс Эдмундович с презрением окинул стол, где велось пиршество, и с явным неудовольствием подошёл ближе, обхватывая руками спинку стула, на котором сидел Коба.
– Работа в ВЧК не ждёт, – ответил он. – Не всех заключённых перевели сюда из Петрограда.
– На хоть яблочко покушай, – Коба протянул Дзержинскому зелёное яблоко, которое тот все же принял.
– Благодарю, Иосиф. Владимир Ильич уже кончил трапезу?
– Нет. Он занимается вопросом по Каменеву, – ответил Свердлов. Дзержинский
– Каменева арестовали, – пояснил Лев, пожав плечами.
– Я знаю. А какова ситуация на фронтах? На Петроград продолжают наступать?
– Интервенты баррикадируют всю западную территорию.
– И вы так спокойно говорите об этом? – Феликс Эдмундович нахмурился: зелёные глаза яростно сверкнули.
– По-вашему, я должен поддаваться панике? – повысил голос Троцкий. – Армия реорганизовывается, и вообще: из-за стычек с белой армией силы на бой с интервентами иссякают.
– Вас избирали на пост наркомвоенмора для полной победы пролетариата и красной армии.
– Вас избрали на пост председателя ЧК по тем же самым причинам. Интервенты и контрреволюция – цели именно Чрезвычайной комиссии, а у армии немного другие заботы, знаете ли – Гражданская война!..
– Я пусть как нарком национальностей лезу не в свои дела, – перебил распри Коба, – но на данный момент армия без ВЧК – ничто, и ВЧК без армии – ничто. Что же вам стоит объединить свои силы, товарищи, если хотите победы пролетариата?
– Белые лезут и грызутся, подобно вшивым овчаркам, где уж тебе, Коба, знать, как с ними бороться?! – возразил Троцкий. – Твои бесконечные наивные проповеди о единстве, мире и согласии сведут с ума не только меня, но и кого-нибудь ещё, клянусь Алиэстром Кроули.
– Божиться Кроули всё равно, что совершать христианский молебен Люциферу, – неодобрительно сказал Луначарский.
– Бессмысленно? – улыбнулся атеист-Бухарин. Свердлов, словно услышав до боли близкое слово, поднял голову и вперился в глаза Николая совершенно страшным, чёрным взглядом.
– Опасно. – С этими словами он встал из-за стола и быстрым шагом пошёл прочь из зала, но в дверях он чуть было не столкнулся с юной девушкой восемнадцати лет, которая входила с другой стороны. – Здравствуйте, Надежда Сергеевна, – вежливо кивнул он ей.
Надя Аллилуева работала в Наркомате по делам национальностей, была секретарём Ленина, сотрудничала в редакции журнала «Революция и культура» и в газете «Правда». Теперь, когда началась Гражданская война, Ильич не мог обойтись без секретарей, а Надя была умна и расторопна, что и позволило ей стать личным Ильинским секретарём.
С приходом Наденьки всё политбюро радостно оживилось, у каждого засияли глаза и даже “Железный” Феликс мило улыбнулся: Надя была не только преданна партийной работе – она была прелестной и очень симпатичной девушкой, смугленькая и мягкая, с тёмными глазами и волосами, убранных в косу, с розовыми, детски-пухлявыми губками и нежными ручками. На ней было опрятное платье; красная, партийная косынка легко лежала на её круглых плечах.
Она несла большой стакан чая и поставила его перед Кобой, вся смутилась; горячая кровь разлилась алой волной под тонкой кожицей её миловидного лица. Она опустила глаза и остановилась
– Доброе утро, Надя, – произнёс Луначарский. – Есть вещи, какие скрашивают дни и всю жизнь, а Наденька скрасила сегодня нам завтрак. Теперь понимаю, кому мог посвятить эти строки Пушкин: “Я помню чудное мгновенье...”
Румянец на лице Наденьки вспыхнул с ещё большей силой: ей было очень лестно слышать такие комплименты от самих членов ЦК.
– Спасибо, Анатолий Васильевич, – произнесла она, улыбнувшись. – Приятного аппетита вам, товарищи.
Троцкий, которому всё было равнодушно, великолепно знавший психологию, а также читавший некоторые мысли, ненароком заметил, как Коба изменился в лице: взгляд как бы прояснился и даже заблестел, а резкая ухмылка тут же исчезла с его губ. Наркомвоенмор торжествовал, уличив, наконец, слабое место грузина. Коба действительно не спускал с Наденьки глаз, молчал, но наблюдал за ней; он ощутил на сердце некую тревогу, когда Троцкий пригласил девушку сесть рядом и любезно начал разговаривать с ней. Ревность подступила к самому горлу большевика, брови нахмурились, и Коба в злости и гневе затрясся, как извергающийся вулкан. Этого он Льву снести не мог, но ничего сделать – тоже. Ведь иначе торжество Троцкого скрепиться с моральной победой над соперником.
– ...Марксе лево, как же Володе повезло, что у него работают такие кадры, – сладким, словно мёд, голосом проговорил Троцкий, расплывшись в обворожительной улыбке. – Куда же он смотрит, на какую там Арманд... Не понимаю я его.
Коба с яростью лицезрел, как гордый, высокомерной, недоступный даже для мечтаний Коллонтай, наркомвоенмор кокетничает с Наденькой и понял, что выдал себя и свои чувства. Надя не понимала многих тонкостей в отношениях между наркомами, а потому считала все комплименты Троцкого абсолютно искренними, ничего под собой не имеющими. Наркомнац в конце-концов не выдержал и вспыхнул.
– Лев, а Наталья разве сегодня не спустится к нам? – спросил он, перебивая очередные лести. – Помниться, она желала познакомиться со всеми нами.
Услышав о жене, Троцкий приумерил свой энтузиазм: измен с его стороны хватало, а если Наталья Седова узнает, что её муж соблазняет восемнадцатилетнюю девушку, прибьет не хуже интервенции.
За окном раздались звуки Кремлёвских курантов, которые пробили восемь часов. Трапеза подошла к концу. Владимир Ильич сидел за столом своей квартиры, особенно внимательно перечитывая статью о Революциионной коллизии, из-за которой и вылилось распри гражданской войны. Позади него стоял преданный секретарь Свердлов.
– Яков, будь добр, скажи мне, – Ильич отвлёкся от статьи и посмотрел на Свердлова, – левые эсеры не угомонились? Не изменили своё мнение о “Бресте”?
Свердлов отрицательно качнул головой.
– Камков сказал, что его партия не желает разделять ответственность за постыдный Брестский мир и заклеймил нас “приказчиками германского империализма”.
– Вот мыльные пузыри! – воскликнул Ильич. – И им после ратификации и выхода из правительства неймётся, приспешнике буржуазии проклятые. Мда, они так дело не оставят. Спиридонова тоже волнуется?