Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
Виктория отвлеклась от мыслей ввиду того, что увидела на лицах людей какой-то неописуемый страх. Движение правого квартала от набережной вдруг перекрыли: на улицу выехал танк. Девушка отняла руки от парапета и шатнулась назад, сглатывая появившийся в горле ком. Женщина, увидев боевую машину, схватила То на руки, покуда он брыкался и рвался узнать, настоящий ли танк или нет. Люди замерли, столпились на обочинах, даже матросы, держащие вахту на “Авроре” во все глаза смотрели, как перебирает гусеницами танк.
– Худо бедно война началась, – горячо прошептала женщина и перекрестилась. Виктория же из сумки своей достала очки: неужели никому не мерещится? Да, танк был самым настоящим, российским,
“Что случилось?” – спрашивал народ друг у друга, но кто-то в толпе крикнул, что это едут запрещённый митинг разгонять. Дескать вчера был принят такой закон и теперь танки, броневики и другая боевая единица призвана ещё на подавление террористических забастовок в городе.
– Неужели на Сенной? – спросил кто-то. – Я слышал, что там сегодня снова вышли...
“Кто мог выйти? – лихорадочно соображала Виктория, пытаясь прорваться сквозь толпу людей, следуя за танком. – Коммунисты? Нет, они всегда берут разрешение у администрации. Правый сектор? Центристы? Неужели наши? Но я же сказала, я же предупреждала, чтобы тот час сюда!..”
Дементьева сплетникам не верила, но понимала, что на “Авроре” оставаться было нельзя: там образовался затор, и никто туда даже если пожелает не проедет и не дойдёт. Она двинулась по той траектории, откуда выехала боевая единица – там же недалеко была станция метро. Если поверить, то танк должен был обогнуть несколько улиц и кварталов, чтобы доехать до Сенной, а за это время она сможет доехать до площади на метро, и, возможно, предотвратить катастрофу.
Ни гражданин, ни Дементьева не ошиблись, и интуиция девушку не подвела, хотя она буквально молила, чтобы её опасения вновь не подтвердились. На Сенной площади в это самое мгновение достигало своего апофеоза настоящее восстание. Массы гремели в конвульсиях: одни желали поскорее скрыться и убежать оттуда, другие же наоборот – стекались и гремели криками и ругательствами, которые смешались в единый протяжённый вой. Граждане, потерявшие своё лицо во мгновение ока интегрировали в дикого зверя, который никого более не боялся и не осознавал. И этот зверь сорвался с цепи.
Как всё это началось? Вспомнить даже спустя много лет было довольно сложно и понять, что всё-таки послужило последним звоном к сигналу о начале народных волнений, а тогда – в ту минуту все разом стали сумасшедшими. Казалось, все в тайне этого и ожидали. Ждали того, чтобы порвать на себе одежду и заорать во всю глотку, дико сверкая глазами, проклинать всё и вся, вылить всю ненависть, что таилась у каждого, у абсолютно каждого человека в этой стране. Бесконечная ненависть, злость, досада и гнев – всё что угодно, кроме апатии – нет, не было такого в душе русского человека. А тогда – именно в тот момент, когда кто-то дал сигнал, им сжали петлю на шее так, что она просто порвалась, и тела грохнулись на пыльную землю. И будут ли еретики щадить своих инквизиторов? Никогда!
О, это только лирики и наивные романтики проповедают прощение всяк врага своего, твердят: “Задумайтесь, окаянные, что же вы творите?..” Никто не задумывался и не задумается. Этот мученический народ слишком долго терпел и кричал в подушку по ночам, и теперь, проповедники и праведники, лично я прошу вас – молчите! Заткнитесь хотя бы на миг – дайте этому народу слово сказать, слишком долго им затыкали рты! Да и кто затыкал – лично вы и затыкали, дрожа и трепеща от каждого шороха в людской массе. Теперь же ни молитва, ни Евангелие не придут вам на помощь, а всё из-за трусости всеобщей. Вы считаете, что Бог над
Знаете, дорогой читатель, что думала тогда девушка, которая была причастна ко всему, что творилось в Петербурге? В голове её крутилась лишь дата: второе июня. И ещё она думала под каким лозунгом и девизом этот день войдёт в историю. Всё. Можете себе представить, насколько циничны мысли будущих Вождей и благоговейно строящих самих себя Наполеонов? А знаете, сколько было убитых и задавленных в толпе? По телевизору вам скажут, что около пятнадцати человек – это меньше, чем в первые месяцы “Майдана”, а знаете правдивые числа? Сто пятнадцать человек. И СМИ никогда не опубликует такие цифры. Самые точные цифры общих жертв “Сенного антитеррора” – как вследствие окрестят это событие аналитики, примерно двести пятьдесят человек. Под танками и прочей боевой техникой погибло сорок человек, под ногами толпы – около пятидесяти, остальные же сто десять получили ранения разных степеней. Метро было забито, а баррикады начали строить намного позже.
Дементьева успела выбежать на улицу до того момента, как метро переполнилось гражданами, но она попала в небольшую давку встречного движения. Люди, кто поумней, стремились умчаться на много станций дальше, остальные же норовили посмотреть воочию на российский “Майдан”, который так долго предсказывали, и который так внезапно настал. Девушку буквально выдавило из толпы, она бросилась в самый центр Сенной, где на застывшей проезжей части оккупировала автомобили оппозиционная группировка. Это был не просто митинг, наконец поняла она – митинги проходили небольшие и по запланированному времени. Взявшись за голову, трещащую от стучания железа и прочих нелепых восклицаний, Виктория бросилась к какой-то бардовой иномарке, по близости, и с лихвой вскарабкалась на капот. В полный рост она не встала, даже на коленях девушка смогла различить фигуру Анны. В груди всё сжалось: Дементьева была готова тот час выдрать у неё все волосы – так в душе всё налилось той самой революционной ненавистью и гневом. Спустившись, Виктория тот час ринулась в ту сторону, а как достигла цели, вцепилась в космы межрайонки и с силой начала её трясти.
– Так ты могла! – в исступлении рычала Дементьева, стараясь как можно больнее ухватить пряди и как можно резче оттянуть их. У Анны от неожиданности и пронзительной, словно копьем, боли потекли слёзы; она постаралась замахнуться рукой, чтобы освободиться, но социалистка сама оттолкнула её от себя, с безумием и слепой яростью вглядываясь в самые глаза. – Я только теперь говорила, я сегодня говорила, чтобы ничего... А ты?!.. Как ты могла?
– Хватит, дура! – дребезжащим голосом отвечала Анна, держась за взъерошенные волосы. – Они сами пошли, сами захотели! Я только сказала им, что теперь за это будет. Я пыталась их остановить...
– Где Миша? – перебила ее Виктория, которая вовсе потеряла всяких интерес к выслушиванию несвязанных оправданий. – Я тебя убью, если с ним что-то случится...
– Здесь он, здесь! – старалась перекричать вопли толпы Анна, голос её был на пределе и срывался в скрежетавший визг.
Из глубины толпы вынырнул Орлов: бледный, дрожавший, напуганный – он никогда раньше не видел подобного хаоса. Он бросился к Анне и Виктории, пытаясь прорваться через тела людей. Последняя дотянулась до него, ухватив за шкирку, как непослушного, слепого котёнка.