Двадцать и двадцать один. Наивность

Das_Leben

Он обхватывает её талию, она медленно кладет свои руки на его плечи. И в вихре неистового вальса её уносит за пределы реальности.

– Я видел вас раньше? – спрашивает он. От мужчины пахнет дорогим одеколоном, и этот дерзкий, до опьянения приятный аромат погружает девушку в некий транс.

– Сомневаюсь, – тихо отвечает она наперерез своим чувствам. – Иначе бы я вспомнила.

Всюду мелькает свет, но ей не видно его лица. Наверняка оно было бы таким же очаровательным, как и голос. И этот мелодичный, мягкий тембр кого-то напоминал социалистке. Нет! Неужели это снова её видения? Почему так кружится

голова? Почему изнутри в груди возникают ударные, шоковые волны? Почему она видит такую же тень в зеркале?.. Виктория слишком истощена, чтобы противиться инстинкту. Тень ожила: он явился в реальный мир и намерен играть с нею не иллюзорно, а по-настоящему. Мужчина ведёт в этом ритме танго, а она, не отрывая отрешённо взгляда смотрит на него, пытаясь разглядеть хоть какие-то отличительные внешние признаки. Ведь это был точно не олигарх, и не человек из того окружения. А вдруг это плод её воображения, а на самом деле девушка, уже связанная по рукам и ногам, брыкается, сопротивляется, пока её везут в сумасшедший дом.

– Вы верите в судьбу? – с улыбкой спрашивает он, после того, как девушка завершает реверанс. Она оборачивается, не понимая, есть ли этот вопрос – провокация и, тяжело дыша, отвечает:

– Верю, – отвечает она на выдохе. Вновь реверанс и бросок. Он ждал именно этого ответа, а потому, насильно приближая к себе девушку, почки касается лицом её правой щеки.

– И знаете, что сегодня должно произойти? – словно змея шепчет он.

Лоботомия. Эти эмоции сравнимы только с лоботомией. Викторию будто окатили ледяной водой, но было настолько жарко, что состояние подозрения вмиг улетучивается. Социалистка даже не могла думать о том, что на этом вечере мог бы произойти подобный форс-мажор.

Она хочет ответить что-то связанное с ночью, со страстью, но только не со штурмом. Да, пусть он посчитает её дорогой проституткой, как тех двоих нескромных девах, плевать. Даже в таком состоянии Виктория всё ещё осознаёт себя и то, что не имеет права выдать своих. Гадкое ощущение, когда кто-то роется в твоих мозгах. Музыка бьёт по сознанию. Усиливается ритм танго.

– А верите ли вы в то, что у человека есть право выбора?

– Да, каждый, несмотря на то, каков его выбор, должен иметь такое право.

– И значит, делая выбор, мы можем изменить свою судьбу?

– Вы логично рассуждаете, – отвечала Виктория, – однако на мой взгляд наш выбор уже заложен в нас изначально.

– Зачем вам шаль? – вдруг спрашивает он, кардинально меняя тему. Ему не понравился ответ. – Я видел вас: вы не выпили сегодня за вечер ни единого бокала.

Само собой это странно. И вновь девушка в тупике, не зная, что ответить. Она произносит, что без шали ей холодно, и что обнажённые плечи ей кажутся пошлым признаком.

– Право, в шали на нынешний бал должна была явиться единственная девушка, – незнакомец сделал многозначительную паузу, что заставило Викторию забыть о дыхании. – Моя невеста.

– Увы, не хочу Вас разочаровывать, – отвечает она, – но я – не она.

– Думаете, леди Фиорелла, я не узнал Вас? – угрожающе шипит он и под захвативший новой аккорд наклоняет девушку практически до пола, жадно вглядываясь в её глаза своим дьявольским, чёрным взглядом, не позволяя ей ни моргнуть, ни отвернуться.

Она хочет

умереть. Да, именно сейчас: не во время своих припадков, не в заключении в камере, не в уличных битвах с правыми, а теперь, когда риск разоблачения так велик. О, почему она не эта Фиорелла? Почему она, являясь совершенно никем и появившейся из ниоткуда, сейчас здесь, испытывает цинизм гибели, буквально парализована и не в состоянии сделать ни малейшего движения? И отчего ей кажется, что жизнь её была так коротка и наивна до сего момента, что именно сейчас воздушные замки разлетятся ко всем чертям в пучину седьмого круга ада? Мысли испарились, и осталась только точка под грифом «разоблачение».

– …Хм, и линзы иные, дабы я не узнал цвет глаз… – заканчивает фразу «тень». – Хитро. Вы почти, что меня разыграли.

И он впивается в её алые губы адским поцелуем, подобному прикосновению раскалённого железа, таким, что у Виктории замирает сердце: она перестаёт дышать, бледнеет, ей не хватает воздуха. Революционерка на грани потери сознания: тело захватывает жаром – она пылает, словно еретик-ведьма на костре, разведённым дьяволом-инквизитором. Он же, казалось, хотел её этим поцелуем умертвить, дабы та задохнулась и погибла у него на руках, ибо в том была не нежность, а звериная страсть и жестокость, как тигр терзает лань: челюстью и зубами он хотел выгрызть её язык.

Когда у вестибюля послышался взрыв детонатора, Виктория вырвалась мгновенно. Из разбитых в ту же секунду окон в свою очередь трассирующими пулями полетели тысячи осколков, раня до крови гостей. Девушка успела скрыться в этой бушующей, вопящей от ужаса массе людей, прежде чем «тень» опомнился и направил свой острый, проницательный взгляд на толпу, не в силах разглядеть пятна ярко-красного платья. К нему тут же подбежали.

– Вы целы?! – задыхаясь от волнения, спросили служащие. Его же вид на дикость выражал абсолютное равнодушие к происходящему вокруг. Он поправил серебряные манжеты и коротко кивнул. – Кто это был?

– Революция, – ответил он, ухмыляясь краешком тонких губ и вытирая с них остатки алой, как кровь помады.

Ей было необходимо скинуть с себя платье, ещё не добравшись до верхнего этажа. Слава богу, что в лифте не было камер наблюдения. Под покровом атласной ткани шали Дементьева скрывала рукава того самого костюма, который приобрела на блошином рынке в Петербурге. Он идеально подходил под этот случай, словно девушка уже тогда знала, что такой момент настанет. Было довольно просто его перешить и вот теперь, когда кабина лифта преодолевала одиннадцатый этаж, Виктория сдёрнула с плеч шаль, расстегнула застёжку платья, стягивая его с себя, подобно грязной, давно не нужной вещи.

Новое облачение Виктории было цвета спелой смородины: оно было изготовлено из тонкого, но прочного материала, которое не натирает кожу, если одежду надеть на голое тело. Костюм его полностью облегал – он был похож на форму сотрудников ОГПУ, только без аксельбантов и погонов. Белые перчатки от локтя переходили в черную ткань, шея, благодаря легко отстёгивающемуся и застегивающемуся воротнику, была полностью закрыта до самого подбородка, талию обхватывал кожаный ремень, ноги до щиколотки обтягивали плотные тёмные лосины из того же материала.