Двадцать пять рассказов о призраках
Шрифт:
Однако одной из особенностей нашей жизни является то, что не всегда в ней все соответствует нашим планам из-за постороннего вмешательства, и вот, в один прекрасный день, его работодатель спросил его о фотографиях. Он попытался уйти от ответа, но это ему не удалось; он вытащил их из стола и протянул фотографу. Старик долго и внимательно их разглядывал.
– Хойт, - сказал он, - вы молоды и, я полагаю, никогда не видели ничего подобного. Но я - видел. Не совсем то же самое, но нечто подобное случалось много раз с тех пор, как я занимаюсь фотографией, и, хочу сказать, между землей и небом происходит нечто, чего мы не в состоянии постичь...
–
– сердито воскликнул Хойт.
– Когда что-то происходит, мне хотелось бы знать причину, почему и как это случилось.
– Замечательно, - ответил его работодатель, - в таком случае, вы знаете объяснение, почему и как восходит солнце.
После чего отправился вместе с молодым человеком, чтобы осмотреть ванночки со снимками, и пластинки, с которых они были отпечатаны. Все было в полном порядке. Но тайна так и осталась тайной.
Хойт надеялся, что родственники умершей женщины забудут о фотографиях, но, конечно, желал несбыточного, и однажды к нему пришла дочь, чтобы узнать о фтографиях матери.
– Честно говоря, - пробормотал Хойт, - они получились не такими, как вам бы хотелось.
– В любом случае, позвольте мне на них взглянуть, - упорстовала леди.
– Видите ли, - заговорил Хойт, пытаясь ее успокоить, поскольку считал, что именно так и следует разговаривать с женщинами, - честно говоря, относительно общения с женщинами он был круглый невежда, - я думал, было бы лучше, если бы вы их не увидели. Есть причина, по которой...
– Он совершенно не понимал, что его слова произведут обратный эффект, и, конечно же, леди заявила, что он должен показать ей снимки без каких-либо дальнейших проволочек.
Бедный Хойт достал их из стола и протянул леди, после чего схватил кувшин с водой, поскольку полагал, что она сейчас упадет в обморок.
Леди увидела, что лицо, цветы и верхняя часть гроба скрыты вуалью, спускающейся до самого пола. Лицо совершенно нельзя было рассмотреть.
– На лице матери ничего не было!
– воскликнула леди.
– Ничего, - согласился Хойт.
– Я это знаю, поскольку, прежде чем сделать снимки, я коснулся ее лба. Я поправил волосы.
– В таком случае, что это может быть?
– спросила леди.
– Вам это должно быть известно лучше, чем мне. Наука не может дать объяснения. Возможно, это как-то связано с духовным миром.
– Ну, - сказала леди, немного запинаясь, - мама была хорошей женщиной, но всегда поступала по-своему. Наверное, так было и в данном случае.
– Вот как?
– Она никогда не фотографировалась. Она этого не хотела. Она говорила, что никто не должен видеть ее фотографий.
– В таком случае, - пробормотал Хойт, - она и после смерти поступила в соответствии со своим желанием.
Они стояли и некоторое время смотрели на снимки. Затем Хойт указал на пламя, пылавшее в камине.
– Бросьте их туда, - сказал он.
– Не нужно, чтобы ваш отец увидел их. И не храните их. Это ни к чему.
– Вы правы, - медленно произнесла леди. И она бросила снимки в огонь. Затем Вирджил Хойт достал пластинки и сломал их.
Таков конец этой истории, по крайней мере, как рассказывает ее Хойт, попыхивая своей трубкой, когда кто-нибудь сидит с ним рядом.
ПРИЗРАК ЖИВОГО ЧЕЛОВЕКА
short story by A Traveller
Мы
В 1871 я командовал китобоем "Мэри Джейн". Мы не видели дома более трех лет, на борту имелся полный груз китового жира и более 2,000 фунтов китового уса, стоившего тогда 5 долларов за фунт. Нам также посчастливилось найти мертвого кита, а в нем - большое количество амбры, так что мы с легким сердцем возвращались домой, а наши мысли занимал сердечный прием, который окажут нам наши жены и возлюбленные, когда наше плавание закончится. Ночами, лежа на своей койке, я с огромным удовольствием прикидывал, сколько денег мне перепадет из общей суммы, когда мы окажемся в Нью-Бедфорде.
Я подсчитал, что на мою долю приходится 12,000 долларов после продажи жира и уса, не говоря уже об амбре, которая стоила не менее 20,000, причем половина принадлежала мне. Поэтому можете представить себе, как я был доволен и ожидал возвращения, когда мы шли, подгоняемые юго-восточным ветром. Мы пересекли экватор на долготе 36 градусов, и, вскоре, когда ветер сменился на северо-восточный, все шло так хорошо, как только можно было себе пожелать. Мы привели наше судно в идеальный порядок, внутри и снаружи, и вы никогда не сказали бы, глядя на него, что это старый китобой, три года блуждавший по Южному океану в поисках китов. Никогда не забыть мне об одном старом горбаче, которого мы обнаружили в двух градусах к югу от мыса Горн, но эту любопытную историю я расскажу вам как-нибудь в другой раз.
Мы только что вышли из полосы северо-восточных ветров, и нас подхватил Гольфстрим. Я сидел в своей каюте, передо мной на столе лежала карта. Я только что обозначил на ней наше местоположение, и подумал, что всего лишь через неделю я окажусь дома, в окружении родных и близких мне людей, и буду рассказывать им о нашем замечательном плавании.
Я имел обычай замечать широту и долготу положения судна и отмечать его на карте в четыре часа дня, после ужина, после трубки и стаканчика грога, а затем в 8.30, что соблюдалось мной неукоснительно.