Двадцатые годы
Шрифт:
— Товарищи! Два и два плюс два, и полфунта, и фунт, и по полфунта… Голосуем решение в окончательном виде. Кто за? Кто против? Кто воздержался? Ты почему, Сосняков, воздержался?
— Потому что нечего резерв оставлять, да и волкомол обойдется без керосина.
— Значит, против?
— Не против, но лучше еще двум ячейкам по полфунта, и нам в Рагозино полфунта, не учитываете обстановку.
— Кто за предложение Соснякова?
— Я не предлагаю, а объясняю.
— А когда, ребята, будет у нас керосина, как молока?
Карпов
— Лет через десять, думаю, — предположил Саплин не очень уверенно.
— Через десять! — Слава не выносит пессимистических прогнозов. — Сказал! Через десять лет мировая революция произойдет, а ты только о керосине мечтаешь!
— А когда?
Вопрос конкретный, точно речь о поездке в соседнюю деревню, это Елфимов, спокойный, обстоятельный парень, не бросает на ветер слов.
— Прогонят буржуазию из Баку, наведут порядок и повезут керосин по всей России…
Солнце еще высоко, в самый раз расходиться, чтобы засветло добраться по домам, но тут возникает вопрос поважней керосина.
— Так ты думаешь, что раньше чем через десять лет, мировая революция не произойдет?
— Почему ж? Не считай меня пессимистом. Может, и раньше.
— А через двадцать?
— Что будет через двадцать лет?
— Через двадцать… Полный социализм.
— Где?
— Во всем мире.
— Не в одной же нашей волости!
— Братцы, а ведь это плохо…
— Что, коммунизм?
— Да не коммунизм, а то, что через тридцать лет мы будем уже стариками.
— Ты что ж, вечно молодым хочешь быть?
— Честное слово, ребята, не представляю себя стариком!
— А представляешь, что у тебя будут дети?
— Ты скажешь…
У Славы розовеют мочки ушей, а у Орехова так и вовсе лицо залилось краской. Не то что эти подростки очень стеснительны, они живут в деревне, ничто для них не тайна, все естественно, дурные мысли редко закрадываются в детские головы, но всему свое время.
— А почему ты считаешь, что мировая революция не задолжится?
— А кого больше: рабочих или капиталистов?
— Ну и что из того?
— Что ж, люди не понимают своей выгоды?
Один из них заговорил о выгоде, один из тех, кто за всю свою жизнь никогда и ничем не поступится ради выгоды.
— Коммунизм… — задумчиво произносит Саплин. — Все мы за коммунизм…
— Что ты хочешь этим сказать?
— Хочу понять…
— Что? — Слава напряжен, насторожен, никому не даст уйти от ответа. — Договаривай.
— Хочется знать: за какое такое будущее идет бой? Ты вот много читаешь. Рассказал бы нам… — Поправляется: — Доложил бы ты нам, какая-растакая… — Тут он проглатывает три слова, излюбленную свою присказку -…будет у нас жизнь при коммунизме?
Слава не прочь помечтать о будущем.
— Не будет эксплуатации человека человеком. Все орудия производства будут принадлежать не каким-то там отдельным личностям, а всему обществу. Отношения
Он как бы вьет-завивает веревочку, ввысь, вдоль колокольни, обвивает вокруг купола, закидывает в небо, и веревка висит, не падает, теряется в бесконечной вышине, и вот сойдут по ее изгибам архангелы, принесут на землю рай самого отличного изготовления!
Подростки, что собрались на крыльце, выгибают головы как гусята, — то ли брат гусенок нашел червяка, тогда броситься и отнять, то ли просто теребит сухую веточку, тогда не стоит бросаться.
— Ты нам попроще, — просит Саплин, — как все будет практически: кто будет нами управлять… — Он произносил не «практически», а «прахтичецки», он недавно узнал значение этого слова. — Ты нам прахтичецки…
Солнце потускнело, повисло обок колокольни, зато колокольня неслась ввысь, купол синел неистово, и гусята тянули шеи, смотрели на купол, точно он впервые открылся им во всей красоте изогнутых линий, будущее висело перед ними в голубом небе более синее, чем небо, тянущееся ввысь, бирюзовая луковица совершенных пропорций.
— Не будет на земле ни границ, ни застав, вот как у нас между волостями или губерниями. Иди куда тебе угодно! Хочешь, в Россию. Хочешь, в Китай. Везде выдают хлеб. Бесплатно. Сколько требуется.
— Ну да? — усомнился Карпов. — Этак наберу я себе на год и ну лежать на печи?
— И набирай. Только незачем. Хлеб в булочных каждый день свежий, а у тебя высохнет. Сам не захочешь грызть сухари. Доверие. Понятно? Бери сколько хочешь, и возьмешь сколько нужно, и никто не будет проверять, работаешь ты или не работаешь. Сам не захочешь обманывать людей, не захочешь сидеть без работы, просто не сможешь даже сидеть без работы, без работы с тоски умрешь. Все будут о тебе заботиться, и тебе захочется заботиться о всех, и никаких границ, иди куда хочешь и делай что хочешь, и будешь делать самое для себя интересное, самое приятное, к чему только лежит у тебя душа. И никаких паспортов, полная воля. Все умные и честные, никто и ни в чем не допустит никакого обмана. Люди будут понимать друг друга, образуется один всеобщий язык. Один язык, одна земля. Для всех…
— Но ведь будет же кто-то лучше всех?
— Как это понимать?
— Будет же кто-то стоять во главе людей, во главе общества?
— Нет! Каждый человек чем-то особенно хорош. Люди будут не выбирать, а управлять собою по очереди. Даже не управлять, а налаживать взаимоотношения людей в государстве. Впрочем, что я! Государств вообще не будет. Ни армии, ни милиции. Управление людьми будет происходить на добровольных началах. Некоторые, может, даже откажутся управлять другими. Какие-нибудь особые индивидуалисты. А другим, наоборот, будет нравиться обеспечивать порядок. Но все на общественных началах. Сегодня ты. Завтра я. А послезавтра он…