Двадцатые годы
Шрифт:
Саплин крапивы не пожалел.
— Спускай штаны, набивай крапивой…
Слава цепко держал Ваську за плечи.
— Убью! — завывал Васька.
Девчонки сидели в воде и хихикали, пока Саплин запихивал крапиву.
— Теперь поддерни да затяни потуже ремень.
Васька уже почувствовал сладость казни, тело зажглось…
— Сво…
Саплин усмехнулся:
— Молчи лучше.
— А теперь беги и запомни…
Слава выпустил Ваську из рук. Он был уверен, что Васька без промедления исчезнет. Но ошибся. Отбежав на безопасное расстояние,
— Байстрюк! Комсомол! Я т-тебе… Я т-тебе самому ворота вычерню! Я т-тебе эту крапиву всю жизнь не прощу! Попадешься когда-нибудь…
На берегу под елью валялись прошлогодние шишки, Саплин наклонился, поднял шишку, запустил в Ваську, и тот наконец исчез.
15
Лето выдалось тяжкое, жару можно было бы перенести, если бы на полях росло хоть что-то путное — рожь перемежалась с лебедой так часто, что при взгляде на поле во рту ощущался вкус вязкого, будто смешанного с песком, черного хлеба.
Сыт не будешь и от голода не помрешь, не сравнить с Поволжьем, как не сравнить Орел с той Тамбовщиной, где кулаки подняли восстание против Советской власти, в Орловской губернии кулаки такой силы не набрали. Пошумели кое-где в Малоархангельском уезде, но не так, как под Тамбовом, в Куракине, эсеры призывали мужиков поднять бунт, а в Колпне мужики требовали Советов без коммунистов, но стоило явиться чекистам — и горлодеры сразу на попятный. В Успенской волости кулаки действовали втихаря, сказывалось присутствие Быстрова, он потачки кулакам не давал, вот они и боялись пойти в открытую против Советской власти.
Перед успенскими коммунистами очередная задача — подготовиться к тяжелой зиме. Для этого надо поставить под жесткий контроль все мельницы и крупорушки и прежде всего мельницы Астахова в Успенском и Выжлецова в Козловке.
Быстров опять явился к Павлу Федоровичу с целой комиссией.
— Гражданин Астахов, вы намерены продолжать свой саботаж?
— Ни в коем случае…
К тому времени и до Успенского дошла брошюра Ленина о продналоге, наступали новые времена, и частные хозяева воспрянули духом, еще два-три года и крепкие мужички восстановят свои хозяйства, вот Павел Федорович и предполагал, что двигатель на мельнице не сегодня-завтра затарахтит в пользу дома Астаховых.
— Мельницу пустим?
— А почему не пустить?
— Нефтью мы вас обеспечим.
— А что молоть?
— Все.
— И лебеду?
— Разумеется, и лебеду.
— Нет, на лебеду не согласен, не для того ставлена мельница, чтобы пакостить ее лебедой.
— А что же вы собираетесь молоть?
— Придет время, пшенички намелем.
— Тогда мы сами пустим.
— Коли есть среди вас механики, пускайте.
Механиков не было, и взять их было неоткуда.
Потопталась комиссия перед Астаховым и удалилась несолоно хлебавши.
А с Выжлецовым получилось
Быстров и в Козловке появился с комиссией. Прошли прямо к мельнице, вызвали Выжлецова.
Тот появился незамедлительно. Тихонький, вежливый, нисколько не испуганный, чуть подергивая верхней губой, отчего его рыжие усики шевелились, как у таракашки, пронзительно сверля Степана Кузьмича голубыми внимательными глазками.
— Чем могу служить?
— Гражданин Выжлецов, откройте мельницу.
— Не могу.
— То есть как это не могу?
— А очень просто, мне сейчас открывать мельницу не с руки.
— А я вам приказываю.
— А я не выполняю.
— То есть как это?
— А так.
— Тогда объявляю вам решение комиссии: вашу мельницу, как незаконно нажитую, мы обобществляем, можете работать мельником, но мы назначим учетчика, и вы будете отчитываться за работу.
— Не приму я никакого учетчика.
Своей наглостью Выжлецов поставил Быстрова в тупик.
— Позвольте разъяснить вам, Степан Кузьмич, что поступаете вы вопреки закону, — вежливо сказал Выжлецов. — Не знаю, читали вы или нет разъяснения гражданина Ульянова, а мы читали. Теперь налог, теперь нельзя действовать супротив крестьянства, теперь не позволят конфисковать ни мельницу, ни граммофон.
В другое время Быстров зашелся бы в крике, а то и достал револьвер, стрельнул бы в воздух, но теперь действовала брошюра товарища Ленина.
Выжлецов был спокоен, а Быстров накалялся, и Выжлецов явно ощущал свое превосходство.
— Так вы, значит, против Советской власти? — еле сдерживаясь, холодно спросил Быстров.
Выжлецов улыбнулся.
— Ни в коем разе, мы только против обобществления.
— Откроешь? — шипящим голосом спросил Быстров.
— Если вы меня ударите, вас будут судить, — предупредил Выжлецов. — А ключей все равно не дам.
Быстров повернулся к Коломянкину, председателю Козловского сельсовета, который тоже был в составе комиссии.
— Савелий Яковлевич, неси сюда замок, получше и покрепче!
Замок был принесен. Быстров запер мельницу на второй, на свой замок, да еще в придачу опечатал оба замка, сделал картонные бирки, продел бечевки, заклеил бумажками, припечатал бумажки печатью.
— Теперь намертво, — сказал он Выжлецову. — Гербовая печать. За срыв государственной печати предание суду революционного трибунала.
— Как угодно, — согласился Выжлецов. — Однако поимейте в виду, Степан Кузьмич, что на ваш трибунал у нас найдется управа покрепче.
Опять же год назад Быстров показал бы Выжлецову, где раки зимуют, арестовал бы, посадил под замок, а сейчас не решился, дули другие ветры, партия требовала более справедливого отношения к крестьянам.
Летом 1921 года брошюра Ленина «О продовольственном налоге» была распространена по всей стране, и не только определяла практическую деятельность партийных организаций, но и позволяла им заглядывать в будущее.