Двадцатые годы
Шрифт:
Кияшко лицом коснулся скользкой гирлянды. Оказывается, мальчишка не соврал. Мерзость! Схватил за плечо и закатил такого шлепка, что тот полетел в куст.
— Похулигань у меня еще!
И вдруг Славушка чувствует, как чья-то сильная рука поднимает его, а другая слегка прикрывает ему рот.
— Тихо, тихо, — слышит он шепот…
— Степан Кузьмич?!
— Тише!
Ушли солдаты. Хрустнули сучья под ногами спугнутой парочки. Залаяли вдалеке собаки.
— Теперь пойдем.
Сквозь заросли сирени услышали
Андрей Модестович не пользуется большим доверием Славушки, хотя мальчик и подобрел к нему после того, как тот приютил Бобку.
Сын местного благочинного, он еще до войны кончил в Киеве Коммерческий институт, где-то скитался, служил и вдруг, после смерти отца, неожиданно вернулся в родные места.
Жил он в Успенском анахоретом, у него лишь одна страсть — охота, однако, Ивану Фомичу удалось сманить его преподавать географию.
Но и в школе держится особняком, покончит с уроками — и тут же в степь стрелять дроф…
Быстров поднялся на крыльцо так, точно бывал здесь не один раз.
— Куда вы?
Весь дом во тьме, лишь на одном окне светится лампа.
Кто-то опасливо приотворил оконную раму.
— Вы-с, Степан Кузьмич?
Андрей Модестович! Оказывается, этот нелюдим как-то связан с Быстровым!
В столовой у него беспорядок, на столе немытая посуда, все в пыли.
Быстров обращается к Славушке, точно ничего не случилось:
— Докладывай.
— Вот приказы. Вчерашние…
Славушка с облегчением вытаскивает из-за пазухи бумаги.
— С чего это они устроили засаду?
— Кудашкин донес.
— Какой? Захар?
Славушка рассказывает о ведрах.
— Могут расстрелять, — мельком замечает Быстров. — Все?
— Нет.
Славушка рассказывает о депеше, о совещании, о том, что удалось услышать…
— Погоди, погоди… Трудно тебя понять…
Быстров задумывается. Мальчик плохо разбирается в военной обстановке. Орел. Курск… При последней встрече с Шабуниным в обветшалой щелястой риге в Дроскове Афанасий Петрович обмолвился между прочим и о том, что дальновидные деникинские генералы поговаривают об организованном отступлении. Ходит, мол, такой слух…
— Что ж, ждем-пождем, парень, — напутствовал Быстров мальчика. — Сиди покудова дома. Начнут белые выступать из Успенского, я буду поблизости. Может, даже у Волковых. Узнаешь что, постарайся вовремя передать. Действуй…
25
Славушка явился домой как ни в чем не бывало. Все шло заведенным порядком. Только что поужинали. Вера Васильевна ушла к себе. В переднем углу под образами сидела Марья Софроновна, Павел Федорович стоял у притолоки, курил и рассказывал Пете, почему он не стал учиться: «Деньги считать можно и без образования». Надежда толкла в чугунке картошку, свиньям на утро. Федосей в закутке плел чуни.
— Пришел? —
— Я ужинал, — отказался Славушка. Он не ел с обеда, но есть не хотелось, аппетит пропал. — В штабе что?
— Тебя только не хватает, — отозвался Павел Федорович. — Поди, поди, может, зачислят в ротмистры.
Идти не хотелось, не хотелось встречаться с Кияшко, но нужно.
В штабе тоже ужинали, бумаги на большом столе сдвинуты, Ряжский и еще два офицера ели поджаренную с картошкой свинину, перед ними бутылка самогону, пили из рюмок, одолженных у хозяев, Шишмарев требовал соблюдения приличий, он сам и Кияшко сидели тут же.
Разговор вел Кияшко, все прикидывал — что правда и что неправда, донос Кудашкина вызывал сомнения, поджог в лесу странен…
Славушка тихо стал у порога, но только Кияшко сразу его заприметил.
— Поди, поди, расскажи, как ты лягушек ловишь…
Подполковник брезгливо пожал плечами:
— Каких лягушек?
Ряжский услужливо рассмеялся:
— Парочка идет, а их по губам лягушками! Тут уж не до поцелуев…
Шишмарев неприязненно взглянул на Ряжского:
— Вы находите это смешным?
Кияшко внезапно притянул к себе Славушку:
— Ну-ка… — И руку ему за пазуху. — Я думал, у тебя там жаба!
Ворвался Гарбуза:
— Поймали!
Кудашкин и не думал скрываться. Сам пришел в штаб поинтересоваться, живым взяли «убивцу» Быстрова или пристукнули. Тут-то Кудашкина и взяли.
— Зачем наврал, что в лесу прячется комиссар? Как у тебя очутились ведра?…
Запутали вопросами, заплакал мужик.
— Истинный бог…
— Бог истинный, а тебя будем судить военным судом.
Кияшко приказал запереть Кудашкина в амбар.
С претензиями явился Павел Федорович:
— Господин подполковник! Амбар, как горница, в нем семена, упряжь, а этот скот все загадит со страху.
Кияшко изысканно:
— Не волнуйтесь, утром мы его ликвидируем.
Павел Федорович крякнул, потоптался на месте, крякнул еще…
Спалось Славушке плохо. Его познабливало. На лежанке сопел Петя. За стеной похрапывал Ряжский. Спал дежурный телефонист…
Проснулся Славушка ни свет ни заря. Все тихо. Вдруг за стеной волнение, зазвонил телефон, раньше обычного появился Шишмарев…
— Выступаем, — уловил Славушка.
Кое-как оделся и неумытый явился перед Шишмаревым.
— С добрым утром!
— А! — рассеянно промолвил тот. — Прощаться пришел?
У Славушки замерло сердце.
— Почему?
— Выступаем.
Все в штабе сразу засуетились. Писари, офицеры, телефонисты.
Внимание Славушки привлек шум возле волисполкома.
Мужиков двадцать скучилось на утоптанной площадке, столько же солдат стояло у крыльца, двое ставили скамейку, Кияшко размахивал стеком…