Двадцатые годы
Шрифт:
У него громадные заскорузлые рабочие руки и вокруг ногтей ободок несмываемой грязи.
Затем задал несколько вопросов — о родителях, о происхождении, о пребывании в стане инакомыслящих…
Должно быть, ему нравились детские ответы Славы, потому, что он все чаще и чаще улыбался.
— Стаж? — спросил он.
Стажа не было.
— Один день… — Он запнулся. — Меня только вчера приняли в партию.
Регистратор вскинул на мальчика глаза.
— Один день? — переспросил он и задумался. — Как же быть?… Один месяц, — решил он. — Напишем один
И вручил Славе розовую карточку.
Ни люстр, ни колонн, даже никакой торжественности: в деревянном доме какого-то не шибко богатого купца, потому что шибко богатые купцы в Малоархангельске не проживали, устроен партийный клуб, пользовались им для собраний, вырубили на втором этаже перегородки, соединили четыре или пять комнат в узкую длинную залу, тут-то и заседает конференция.
Быстров из президиума подавал Славе знаки — кивком, глазами, рукой. Славушка срывался с места и шел выступать. В ту пору «повестки дня» включали множество вопросов: международное положение, текущий момент, продовольственный, военный, земельный, работа с женщинами, с молодежью, профсоюзы, и мало ли что приходило на ум тысячам партийных деятелей во всех уголках России.
И Слава выступал. Взбегал на эстраду, становился у кафедры — с кафедры не виден — и начинал без особых раздумий обо всем, что приходило на ум…
Выступал не слишком-то умно, опыта нет, неоткуда взяться уму, но слушать его слушали, одобрительно, даже любовно, говорил правду, искренне говорил, взволнованно, одну только правду, дезертиров называл по именам, рассказывал, кого где обнаружили, о спрятанном хлебе, где, у кого и сколько нашли, о школах, о школе в Обалдуевке — на то и Обалдуевка! — где до сих пор преподают закон божий, о пьесах для народных домов…
Старики хлопали оратору, не жалели ладоней, вдвое были те старики старше Славушки, было старикам лет по тридцати, по тридцати пяти, и Славушка дивился: откуда горячность, как не растеряли они свой темперамент?!
В Малоархангельске у Быстрова множество дел, всюду надо поспеть, а Славушке делать нечего, вот он тенью и ходит за Быстровым.
В укоме партии оживленней обычного, делегаты еще не разъехались, всех еще что-то связывает…
Так бывает при смене квартиры: новые жильцы жмутся, пока старые не уехали. Карасев чувствовал себя уже гостем, а Шабунин, хоть и взял удила в руки, не решался их натянуть. Карасев уезжал в Орел, губком наметил его на пост председателя губисполкома. Карасева хорошо знали в губернии. В том, что его кандидатура не встретит возражений на съезде Советов, сомнений не было. Секретарем укома, как и предсказывал Быстров, выбрали Шабунина. Любили его меньше Карасева, достоинства Шабунина очевидны, однако утрата Карасева огорчала, Шабунин строг, а Карасев обходительнее, мягче.
Быстрова нашли в земельном отделе. Он все мечтал основать у себя в волости, в селе Моховом, в бывшем имении коннозаводчика Давыдова, племенной совхоз. Степан Кузьмич обмирал при виде породистых лошадей.
Беседу о лошадях прервал
— Вас ищет Афанасий Петрович…
Шабунин с утра ждал Быстрова.
— Наконец-то!
Позади Шабунина какой-то юноша рассматривал карту уезда.
— Вот что, Степан Кузьмич, расскажи поподробнее, что за паренька ты привез, каков, чем дышит?
— Да вы его знаете! Помните, перед приходом Деникина приезжали к нам…
— Так разве это тот? — удивился Шабунин, должно быть, он не запомнил мальчика. — А где он?
— За дверью.
— Давай его сюда!
Слава стоял перед Шабуниным маленький, несчастненький, точно только что вытащенный из воды котенок.
— Хотим ввести твоего парня в оргбюро уездной комсомольской организации. — Шабунин вопросительно посмотрел на Быстрова. — Подойдет?
Но судьба Славы, видимо, решена была еще до прихода Быстрова.
Шабунин обратился к юноше, стоявшему перед картой.
— А твое мнение?
— Заберем, — коротко сказал тот.
И Слава понял, что судьбу его решил не Шабунин, а этот высокий молчаливый юноша, который подходит к нему с таким видом, точно он возьмет его сейчас и куда-то унесет.
— Знакомьтесь, — сказал Шабунин. — Андреев. Предоргбюро.
— Сергей, — добавил предоргбюро. — Меня зовут Сергей. — Протянул Славе руку. — Какое ж мое мнение, Афанасий Петрович? Я уже говорил, заберем…
— Как сказать! — резко возразил Быстров. — Не для того мы его…
Шабунин насупился:
— Что не для того?
— Мы растили, пусть у нас и дальше растет.
Андреев укоризненно покачал головой.
— Зачем он вам?
— Руководить, — уверенно объявил Быстров.
— Кем?
— Молодежью!
— Он у вас дичок… — Андреев снисходительно усмехнулся. — Всякое деревцо, от которого хотят плодов, нуждается в прививке…
— Не спорьте, — остановил спорщиков Шабунин. — Спросите его самого.
— Есть партийная дисциплина, — решительно высказался Андреев.
— Правильно, — согласился Быстров.
— И все-таки спросите самого, — повторил Шабунин. — Сергей, возьми его с собой, познакомь с другими ребятами… — И затем Быстрову в ответ на протестующий жест: — Пусть парень осмотрится, а мы с тобой, Степан Кузьмич, сейчас все обговорим.
Андреев взял Славу за плечо и не спеша повел перед собой.
Они поднялись на антресоли. В прошлом там обитали купеческие приживалки, а теперь помещалось оргбюро РКСМ.
Оргбюро тоже успело обзавестись своей канцелярией. Перед входом в кабинет Андреева, под табличкой «заведующий общим отделом», сидела миловидная розовощекая девушка с льняными кудрями.
Кабинетик у Андреева крохотный. Стол, стул, и вместо дивана сундук, оставшийся от прежних владельцев.
— Хочешь в Орел? — с ходу спросил Андреев.
— Зачем?
— Еду на пленум губкомола, просили привезти представителя какой-нибудь деревенской организации.
Слава еще не ответил, а вот Андреев говорил о поездке в Орел, как о деле решенном.