Дважды – не умирать
Шрифт:
– А меня, кто-нибудь, сфоткайте!
Урманов сунул Гвоздеву котелок, взял у Широкорада фотокамеру.
– Становись.
Широкорад послушно встал, куда ему указали, приосанился, поправил на груди автомат. Полевая кухня у него за спиной в кадре приобрела непонятные очертания.
– Готово!.. Пошлешь домой, скажешь, что снимался на фоне секретной установки.
– Ага, – сверкнув золотой фиксой, добавил Мазаев. – Которая стреляет в основном шрапнелью.
Вокруг засмеялись… Шрапнелью, на солдатском сленге звалась крупа-перловка.
Тем временем возле полевой кухни появился ефрейтор Дзагоев. Тоже в белом фартуке поверх бушлата, а белом колпаке, из-под которого выглядывала черная вязаная шапочка-подшлемник.
– Чего так долго? – возмутился Панчук. – Первое стынет.
– Что сказал?! – мгновенно отреагировал Дзагоев. – Ты, с-салага! Да я щас…
– Накладывай, давай! – обрезал ефрейтора Гуссейнов. – Нам еще до вечера тут на холоде торчать.
Со старшим сержантом повар спорить не стал. Неразборчиво буркнув несколько слов на своем языке, он принялся раскладывать в протянутые крышки от котелков горячую, дымящуюся на морозе кашу с тушенкой.
Пообедав и напившись горячего чаю, курсанты разошлись на перекур. Найдя место за ветром, где потише, Урманов ногами распорхал снег и присел на туго набитый солдатский вещмешок, спиной опершись на упругие ветви кустарника. Порывшись
– Кто это? – поинтересовался, привалившись рядом на куст, боец с первого отделения курсант Мунтян.
– Да так… – неожиданно смутился Урманов. – Сестра.
– А ничего, симпатичная, – улыбнулся Мунтян. – Познакомишь?
– Обязательно.
Урманов сунул фотографию обратно в конверт, затем осторожно убрал в карман. Он и сам не понял, зачем соврал сослуживцу. Ведь там, на фото, была его девушка – Нина.
В городке, где Урманов жил, было принято перед отправкой в армию устраивать отвальную. Закупалось вино, готовилась закуска и в назначенный день с будущим солдатом приходили проститься родственники, друзья, все, кому он был дорог. Звучали напутственные тосты, лились хмельные песни, и все желали призывнику только одного – благополучного возвращения.
Еще пацаном Сашке приходилось бывать на таких проводах. И он всегда с тайной завистью глядел на виновника торжества. Теперь настал и его черед…
– Слышь, Шурик, – сказал ему доверительно приятель незадолго до намеченной отвальной. – Там это… Нинка тоже хочет придти. Ты не будешь возражать?
– Нет, не буду… Пусть приходит, – равнодушно ответил Сашка, ощутив однако, как встревожено забилось сердце.
Еще бы… Ведь они не виделись все это время. С того самого дня, как расстались на берегу лесного озера.
Нина пришла в нарядном синем платье, с распущенными, слегка вьющимися светлыми волосами, которые были аккуратно подобраны возле ушей изящными изумрудными заколками. Села вместе с подругами на дальнем конце стола.
Сашка с волнением вглядывался в ее лицо, пытаясь понять: решила она помириться или пришла просто так, из вежливости.
Когда молодежь потянулась на перекур, он тоже вышел вместе со всеми. Нина стояла на лестничной площадке и о чем-то говорила с подругой. Сашка, робея в душе, решительно приблизился к ней и слегка коснулся руки, выше локтя.
– Пойдем, поговорим?
Она кивнула и двинулась вслед за ним. Спускаясь по лестнице, Сашка мучительно думал, с чего бы начать разговор.
Внизу, в подъезде толпился народ. Кто-то курил, кто-то бренчал на гитаре… Сашка толкнул уличную дверь и шагнул за порог. Нина вышла следом.
Тускло горели окна домов, светились во тьме фонари. С неба летел густой снег, одевая в белое кусты и деревья.
– Тебе не холодно? – спросил Сашка, слегка приобняв ее.
– Нет, – тихо ответила она и опустила глаза.
Они помолчали… Снежинки бесшумно кружили в воздухе.
– Я рад, что ты пришла, – слегка подрагивая от холода и от волнения, произнес Сашка.
– И я рада, – не поднимая глаз, ответила Нина.
– Тогда давай, начнем все сначала…
– Ты этого хочешь?
– Да… А ты?
Она вздохнула и, наконец, посмотрела ему в глаза.
– Да.
Сашка крепко обнял ее и поцеловал в губы.
Распахнулась дверь в подъезде и на улицу вывалила шумная хмельная толпа. Загалдели хором…
– Эй, вот они!
– А мы думаем – куда подевались?
– Идемте… Холодно.
Когда они вернулись в квартиру, то сели уже рядом. И больше не расставались.Откуда-то появилась гитара.
– Нина, спой!
Нина взяла инструмент, пристроила его на коленях, тронула струны рукой и они отозвались тихим протяжным звоном. Подруга пробралась к ней, села рядом. Девчонки переглянулись задорно и запели вдруг разом – высокими, чистыми голосами.
– Спустилась ночь, над засыпающими кленами,
Взошла луна, над засыпающей листвой.
И кроме глаз твоих, шаловливых и влюбленных,
Я не видела в тот вечер, ничего перед собой.
Звенела гитара, летели куда-то ввысь звонкие девичьи голоса, и вслед за ними готова была сорваться и полететь хмельная от счастья Сашкина душа.
– Любимый мой, эту песню я тебе пою.
Любимый мой, расставанья близок час.
И в час прощания, перед дальнею дорогою,
Обними меня любимый мой, поцелуй в последний раз.
Ближе к полуночи гости начали постепенно расходиться. Когда осталось человек десять, кто-то неожиданно предложил:
– Поехали к Вовке Мокину!
Все разом взбодрились, зажглись идеей и, прихватив с собой вино и закуску, дружно повалили шумной толпой, пугая одиноких прохожих, к автобусной остановке. Успели как раз на последний…
Ехали по ночному городу разбитным цыганским табором – с песнями, танцами, с ветерком.
Сашка и Нина сидели рядом. Она задремала, положила голову ему на плечо. Он так и ехал всю дорогу, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить ее.
Ворвавшись посреди ночи к бедному Мокину, разбудили его вместе с женой. Но тот, добрая душа, даже не обиделся. Супруга, кажется, тоже… Пили, гуляли почти до утра. Потом все ушли. А Сашка и Нина остались.
Хозяйка постелила им в большой комнате, на диване. Они лежали в темноте, шептались о чем-то, смеялись украдкой, потихоньку. Потом начали целоваться. Потом Сашка осмелел… Но Нина остановила его. И он не стал настаивать. Куда было спешить? Ведь впереди – целая жизнь!
– Второе отделение! По местам!
Урманов вместе с другими курсантами спрыгнул в оледеневшую траншею, быстро занял свою стрелковую ячейку, изготовился к бою. Слева от него расположился Кольцов, справа – Гвоздев.
Траншея была глубокая, в полный рост. Земляные стенки ходов сообщения были укреплены толстыми ошкуренными бревнами. Сами стрелковые ячейки – обшиты брусом.
Сверху траншея выглядела как длинная ломаная линия. Это было сделано специально. Ведь в боевых условиях, если она отрыта прямо, один разорвавшийся снаряд может уничтожить все отделение. Поэтому ходы сообщения делают короткими, под определенным углом. Чтобы даже в случае прямого попадания осколки не задели соседей.
Стряхнув с бруствера налетевший снег, Урманов поудобнее пристроил автомат, примерился, оценивая сектор обстрела. Потом вынул из подсумка магазины, аккуратно разложил их перед собой в специально сделанной нише. Туда же положил и две гранаты с запалами. Запалы – отдельно.
Магазинов было три. В двух – по пятнадцать патронов, а третьем десять. Хотя общая вместимость одного – тридцать. Но кто же столько патронов жечь разрешит? Экономия…
Патроны в магазины Урманов снаряжал сам. Каждый третий – трассирующий. Так удобнее корректировать огонь, особенно в темноте.
Под ногами
Снег прекратился, подул ветер. Стало как будто холоднее. Серые зимние сумерки вкрадчиво заполняли собой пространство. Их отделение должно было отстреляться еще до заката. А третьему и четвертому отделениям придется «воевать» уже в темноте. У них будут настоящие ночные стрельбы, с подсветкой.
Поеживаясь от холода, Урманов снял рукавицы, расстегнул бушлат и сунул под мышки озябшие руки. Пальцы почти не гнулись. Ступни ног тоже задубели. Ведь сколько они уже на свежем воздухе? Скорее бы в тепло, в казарму… Но судя по всему, это будет еще не скоро.
– Отделение, заряжай!
Это сержант Бадмаев. Он так же, как и они, с автоматом, в траншее. Будет руководить боем.
Урманов взял в руки ледяной автомат, вставил магазин, дослал патрон в патронник и поставил оружие на предохранитель.
– Курсант Урманов к бою готов!
Вокруг зашевелились, защелкали затворами остальные. Послышались голоса:
– Курсант Гвоздев к бою готов!
– Курсант Кольцов, к бою готов!
– Курсант Мазаев…
Снова повисла напряженная тишина. Урманов почувствовал волнение… Впервые ему предстояло участвовать в стрельбах вот так, плечом к плечу с ребятами – один за всех и все за одного… И впервые он смотрел на поле боя из отрытой в полный рост оледеневшей, заметенной снегом траншеи. Что-то мелькнуло в сознании, защемило в душе. Словно какие-то неясные отголоски прошлой жизни…
– Отделение! Ориентир – одиноко стоящее дерево! Влево, сто! Группа пехоты противника!.. Прицел три. Под колено… Короткими… Огонь!
Разом со всех сторон застучали автоматы. В направлении поднявшихся из-под снега мишеней полетели светящиеся трассеры. Следы их обычно заметны даже днем. А в наступивших предвечерних сумерках они были видны особенно отчетливо.
Прижавшись щекой к откидному железному прикладу, Урманов тоже стрелял вместе со всеми по этим темнеющим на белом снегу фанерным силуэтам. Их становилось все меньше…
– Отставить огонь! – крикнул Бадмаев, когда последняя мишень упала. – Перезарядиться!
Урманов быстро сменил магазин, передернул затвор и снова взял оружие наизготовку.
– Отделение! – опять раздался голос сержанта. – Ориентир – куст на склоне! Вправо десять – пулемет!.. Снайперу – уничтожить!
– Есть!
Курсант Пантюхин, назначенный перед стрельбами снайпером, за неимением снайперской винтовки, приложился к автомату, замер…
«Бах!» – ударил одиночный выстрел.
Фанерная мишень, изображающая пулеметчика с пулеметом, слегка покачнулась и мягко опустилась на снег.
– Цель уничтожена! – бодро доложил Пантюхин.
Ветер холодной поземкой запорошил Урманову лицо. Он невольно втянул голову в плечи, положил автомат и принялся дыханием согревать озябшие руки. Трехпалые рукавицы лежали рядом. Но без них стрелять было все же удобней.
– Отделение! Ориентир – разрушенное здание! Группа пехоты противника! Огонь!
Снова, выбивая гулкую дробь, дружно заговорили автоматы. Замелькали летящие трассеры… Возле нескольких ростовых мишеней, в виде силуэтов людей, заплясали фонтанчики взбитого пулями снега.
Урманов поймал в прицел одну мишень, дал короткую очередь. Мишень завалилась… Он прицелился в другую, но не успел нажать на спуск. Кто-то из ребят сбил ее раньше… Веером, со стороны на сторону, он ударил длинной очередью по оставшимся.
– Внима-а-ание-е! – перекрывая грохот автоматных очередей, донесся голос капитана Курбатова. – Вво-о-о-дная!.. Командир отделения сержант Бадмаев уби-и-ит!
Повисла звенящая тишина. Именно звенящая… Потому что от выстрелов с разных сторон и своих собственных очередей, Урманов почти оглох. У него буквально звенело в ушах… Но не смотря на это, среагировал он быстро. По крайне мере – раньше остальных.
– Отделение!.. – крикнул он срывающимся от волнения голосом. – Я, курсант Урманов, принимаю командование на себя!.. Перезарядиться!
Пока все перезаряжались, Урманов внимательно следил за полем. Теперь уже именно ему надо было направлять огонь.
В сером сумраке угасающего дня прямо перед ним белела холмистая, заснеженная равнина. И где-то там, в этом снегу, прятались невидимые еще фанерные солдаты, которых он должен был уничтожить.
Внезапно метрах в ста с небольшим, в лучах тусклой подсветки, поднялись с десяток мишеней. Они встали цепью, в полный рост. Уже значительно ближе к траншее. Казалось, противник наступает…
– Отделение! – крепко сжимая в руках автомат, выкрикнул Урманов. – Прямо по фронту – группа пехоты противника! Прицел три!.. В пояс!.. Огонь!
Раскатистая автоматная дробь снова разорвала, наступившую было тишину. В сторону мишеней полетели бело-зеленые трассеры, взбитый пулями снег опять заплясал фонтанами.
Урманов отпустил курок только тогда, когда в рожке закончились патроны. Ни одной мишени перед ними не осталось стоять. Все полегли под метким огнем.
– Отделение-е-е! Гранаты к бою! – приказал Урманов, доставая из ниши в стенке траншеи, холодную железную болванку гранаты. Вкрутил запал… Взял другую.
Совсем рядом появились ростовые мишени. Как раз на расстоянии гранатного броска.
– Отделение, гранатами, огонь!
В фанерного противника полетели железные болванки. Взрывов не было – гранаты были учебными. Но мишени послушно упали на снег.
Когда «воскресший» сержант Бадмаев прямо в траншее осмотрел оружие, отделение поднялось наверх и выстроилось в шеренгу. Уже почти совсем стемнело. Командир учебной роты капитан Курбатов осветил строй карманным фонарем.
– Курсант Урманов!
– Я!
– Выйти из строя!
Одной рукой придерживая за ремень автомат, Урманов выполнил приказ и, приняв стойку смирно, повернулся к строю лицом.
– За своевременно проявленную инициативу во время боевых стрельб, за решительность и высокую боеготовность, курсанту Урманову объявляю благодарность.
– Служу России! – лихо отчеканил тот и, сияя довольной, от уха до уха улыбкой, вернулся в строй.
Позади, словно салютуя ему, автоматной дробью взорвалась морозная вечерняя тишина, и яркие полосы трассирующих пуль стремительно понеслись в темноту. Это приступило к стрельбам третье отделение.Глава 10
Утром, когда рота наводила порядок и готовилась к завтраку, в расположение заглянул начальник медсанчасти капитан Гулин.
– Гуссейнов! Дай мне трех бойцов.
– Зачем?
– Надо тестю помочь диван из магазина привезти.
– Диван? Это только через командира роты.
– Он знает… Вот увольнительная на трех человек.
– Ясно, – старший сержант на секунду задумался, прикидывая, кого бы послать. – Мунтян, Широкорад, Урманов! Ко мне!
Курсанты, на бегу застегиваясь и оправляя одежду, мигом оказались рядом.
– Поступаете в распоряжение товарища капитана. Старший – Урманов. Вопросы?
– Никак нет.
Через десять минут курсанты были уже за пределами территории части. В бушлатах и зимних шапках, в сопровождении капитана Гулина они бодро шагали по городским улицам.
Сначала пытались идти строго в колонну по одному, в ногу, но начальник медсанчасти милостиво разрешил: «Да бросьте, идите как люди… Здесь никто не увидит». Впервые за несколько месяцев Урманов ощутил себя почти гражданским человеком.