Дважды – не умирать
Шрифт:
– И лежат они все вместе
И глазницами в рассвет,
И теперь всего им вместе
Лишь четыре тыщи лет.
Тяжело, устало ступая, шла колонна по безлюдной, проселочной дороге. И в ночное морозное небо поднималась с земли эта песня. А сверху, всевидящим холодным оком равнодушно смотрела луна. Словно знала о чем-то, да никому не могла рассказать.
Глава 11
По воскресениям распорядок дня в учебной роте был посвободнее. Хоть один раз в неделю курсанты могли встать не в шесть утра, как обычно, а на час позже. И не бежали сразу на улицу делать зарядку, а спокойно отправлялись умываться. Потом, не торопясь, начинали заправлять койки… По расписанию завтракали, занимались своими делами, затем шли в спортзал, обедали, отдыхали, а вечером смотрели в местном кинозале какой-нибудь фильм.
Урманов был доволен, что не попал в наряд на этот выходной. Все-таки гораздо лучше дежурить на неделе. А воскресенье, оно и в армии – воскресенье.
– По-о-о-очта! По-о-о-очта! – голос каптерщика Гомзикова разнесся по казарме. Со всех сторон к нему потянулись курсанты. Урманов тоже поспешил на зов.
– Мне есть что-нибудь? – спросил он, протискиваясь сквозь толпу.
– Что-то, кажется, было… – задумчиво ответил Гомзиков, перебирая пухлую пачку конвертов. – Вот, держи!
Каптерщик сунул ему в руки письмо. Урманов сразу узнал знакомый почерк. Мама…
Присев у окна, он распечатал конверт и погрузился в чтение. Мать писала о домашних делах, об отце, брате. Передавала привет от дедушки с бабушкой. Сообщала новости о друзьях и одноклассниках.
Чем-то до боли знакомым повеяло от этих немудреных житейских строк. Захотелось, как в детстве, припасть к родному плечу, ощутить тепло материнских рук.
– Мама, а кто всех дольше живет?
– Не знаю… Ворон, говорят… А еще – попугай.
– Нет, я о людях… – нетерпеливо перебивает десятилетний Сашка и сурово хмурит белесые брови.
– Ну, спортсмены, наверное, – неуверенно отвечает мать, озадаченная
– Вырасту, буду спортсменом.
– Правильно, главное быть здоровым и не болеть. Тогда до ста лет точно прожить можно.
Она смеется и прижимает сына к себе. Сашка облегченно вздыхает… Трудно передать, что твориться сейчас у него на душе.
За окном голубеет весеннее чистое небо, яркое солнце светит в глаза. Среди потемневших сугробов кое-где в проталинах уже виднеется покрытая высохшей прошлогодней травой земля. С крыш свисают хрустальные сосульки и веселой звонкой капелью радуют уставших от долгой зимы людей. Суматошно чирикают воробьи… Но Сашке сегодня не до весны. Другое волнует его. Печальная протяжная музыка навязчиво звучит у него в ушах. Это звуки похоронного марша. До сих пор никак не удается избавиться от них. Они всюду…
Хоронили мальчика из соседнего дома, его ровесника. Он случайно упал в открытый люк канализационного колодца и утонул. Сашка был с ним знаком. Еще несколько дней назад они играли вместе. А сейчас он неподвижно лежал в обитом красной материей гробу, с белым восковым лицом, и над ним страшно рыдала одетая в черное женщина.
Детское сознание никак не могло примириться с этой непостижимой реальностью, отвергало ее, стремилось защититься, спрятаться. И этот ледяной холод в душе не в силах было растопить даже яркое весеннее солнце.
Сашка зажмуривает глаза, затыкает уши, пытаясь представить себе, что значит не видеть, не слышать, не чувствовать. Он никак не может осознать – что значит быть мертвым. Лежать, зарытым глубоко под землей.
– Мама, а почему люди умирают?
– Каждому приходит свой срок.
– А дети?
Сашке страшно еще и потому, что он сам мог так же утонуть. Прошлым летом… Они с ребятами купались на карьерах. Сашка легко переплыл пару раз небольшой «бочажок», но на третий раз сил не хватило. Не доплыв до берега несколько метров, он пошел ко дну. Странное это было ощущение. Будто все происходит не с ним, словно в каком-то сне. И первой мыслью было – «А как же мама? Что будет с ней, когда она узнает?» Воздуху в легких уже не хватало, все его существо молило – «Дышать! Дышать!», но он боялся вдохнуть, потому что это означало одно – конец. Мысль о маме не давала совершить непоправимое. Но долго так продолжаться не могло. И тут… Чьи-то ноги мелькнули у него над головой. Это был единственный шанс, единственный путь к спасению. Он мертвой хваткой вцепился в ногу проплывающего над ним пацана и тот, нахлебавшись сам, все-таки вытянул его к берегу.
– Мам, а как же после смерти? Человек, что, исчезает насовсем?
– Нет… Тело остается в земле, а душа улетает на небо.
– А что такое душа?
Мать попыталась объяснить, но он мало что понял. Зато уяснил для себя главное. Жизнь бесконечна, и никакая смерть не в силах прервать ее.«Мама, добрая моя мама, – с нежностью подумал Урманов, убирая конверт с письмом в свою тумбочку. – Придет время и я обязательно вернусь… И мы опять заживем, как прежде… А, может, даже и еще лучше…»
– Строиться, рота! – объявил старший сержант Гуссейнов. – Форма одежды номер четыре! Захватить с собой кеды!
Урманов взглянул на часы, висящие над входом. Время было отправляться в спортзал.
По воскресениям курсанты в спортивном зале чувствовали себя вольготно. Никто ничего из-под палки делать не заставлял. Есть настроение – играй в футбол, баскетбол или теннис. А нет – просто сиди не лавочке, наблюдай… Урманов не очень любил игровые виды. Его гораздо больше привлекал бокс. Тем более, что этим видом спорта он занимался до армии. На соревнованиях выступал и даже занимал первые места.
Здесь, в части, Урманов тоже в свободное время поддерживал форму. И даже участвовал в своеобразных турнирах, когда находились желающие. Но постепенно желающие сошли на нет. Потому что выиграть у него никто не мог, а просто так подставлять лицо было не интересно. Только курсант Пантюхин продолжал работать с ним в спаррингах. Но он был значительно легче, ниже ростом и Урманов его жалел, никогда не бил в полную силу. Зато тот, заболев боксом, с удовольствием постигал приемы защиты и нападения, постепенно превращаясь в способного ученика.
Переодевшись в подменку, Урманов с Пантюхиным заняли свой угол и принялись на «лапах» отрабатывать технику ближнего боя. Урманов был в роли тренера. Он ставил под удар надетые на ладони толстые кожаные «лапы», с нарисованными по центру белыми точками, а его ученик бил по ним, что есть силы, кулаками в боксерских перчатках.
– Резче бей!.. Резче! – наставлял Урманов. – И пауз между ударами быть не должно. Раз-два-три! Раз-два-три!.. Все должно быть слитно, на одном дыхании.
Пантюхин понимающе кивал головой и старательно следовал его указаниям.
«Ши-и-и! Ши-и-и! Ши-и-и!..» – выдыхал он носом после каждого удара. «Пум! Пум! Пум!..» – глухо отзывались кожаные «лапы».
– Руки не держи! Отпусти… Пусть сами летят!
«Пум-пум-пум!»
– Еще!..
«Пум-пум-пум!»
– Ноги!.. За ногами смотри, не заваливайся!
«Пум-пум-пум!.. Пум-пум-пум!»
Пантюхин уже вспотел. Нос блестит, волосы прилипли ко лбу. Но рубит и рубит… Азарта ему не занимать. Старательный парнишка… Понимает, что без труда ничему не научишься. В боксе каждое движение, каждый удар надо отрабатывать многократно, пока, наконец, что-то действительно начнет получаться. Это только несведущим людям кажется, что все так просто.
– Ладно, перекури… – Урманов опустил руки, стянул «лапы» и, зажав их под мышкой, направился к скамейке. Пантюхин, тяжело дыша, сел рядом.
По залу гоняли мяч две команды. Одни раздеты до пояса, другие по форме три, без ремней. Какой счет, неясно… Но игра шла ровная, никто не хотел никому уступать. Крики, удары по мячу…
– Как ты считаешь, – спросил Пантюхин, – получается у меня что-нибудь?
– Конечно, – обнадежил его Урманов. – Координация у тебя неплохая, и дистанцию чувствуешь… Тебе бы еще подкачаться немного. И на ринг выходить можно…
– А у тебя на соревнованиях сильный мандраж был?
– Да, я всегда волновался… Выходишь, и никогда не знаешь, чем дело кончится.
– Досрочно побеждать приходилось?
– Было дело…
– А самому получать? Так, чтобы отключило.
– Нокаут?.. Нет, на ринге никогда не падал. Только нокдауны были… Голова, видно крепкая.
– Хорошо.
– Но тут тоже свои минусы.
– Какие?
– Вот, допустим, боксировал я на соревнованиях с одним неплохим пареньком. Чемпионом России по юниорам, между прочим… И вот он мне один раз удачно попал. Судья сразу бой прекратил, развел по углам… Тренер мне, потом говорит: «Зря ты после удара головой затряс. Никто бы ничего не заметил» А я даже не помню, как в раздевалке очутился. На автопилоте дошел.
– Да-а… – сочувственно произнес Пантюхин.
– Так вот, если бы я сразу упал – было бы лучше. Потому что бой дальше продолжать было нельзя… А ведь я остался на ногах.
– И что?
– А то… Хорошо, судья опытный попался, заметил, остановил бой. Иначе последствия могли бы быть более серьезными. Кто знает, сколько бы я еще в таком состоянии на себя ударов еще мог бы принять? Соображаешь?
В спортзал вошли какие-то незнакомые солдаты. Поздоровались за руку с Гуссейновым, по-братски обнялись.
«Наверное с одного призыва… Тоже «деды», – отметил про себя Урманов.
Переговорив со старшим сержантом, они направились в угол, где сидели Урманов с Пантюхиным.
– К нам идут… – с беспокойством заметил Пантюхин. – Ты кого-нибудь из них знаешь?
– В первый раз вижу.
Урманов сам был удивлен. Чего ради целая делегация пожаловала?
– Привет, – сказал высокий темноволосый крепыш, оглядывая его с ног да головы. – Ты, что ли боксер?
– Я, – ответил Урманов, вставая со скамьи. Пантюхин тоже поднялся.
– Меня Марат зовут, – незнакомее протянул руку. – Я тоже на гражданке боксом занимался.
– За сборную республики выступал, между прочим, – услужливо добавил кто-то со стороны.
– Откуда про меня узнал? – поинтересовался Урманов.
– Земля слухом полнится… Может, устроим поединок?
– Когда?
– Прямо сейчас.
– Хорошо.
– Бьемся честно, но без секундантов и перерывов… До полной победы. Согласен?
– Да, – ответил Урманов, прежде, чем успел подумать.
Выбора не оставалось. Отказаться от поединка он не мог. Тогда бы все посчитали его трусом. А это пережить было невозможно. Да и не в его характере – отступать…
Вокруг мгновенно собралась толпа любопытных. То ли у футболистов закончилось время, то ли они просто решили отложить игру и посмотреть – что тут будет?
Марат снял форму, надел спортивные штаны и кеды. Урманов тоже скинул куртку, оставшись с голым торсом. Бинтуя кисти рук, он незаметно наблюдал за противником. Трудно было вот так, с ходу настроиться на бой. Все же не партию в шахматы предложили…
– Давай, Санек! – ободряюще хлопнул его по плечу Гвоздев. – Не посрами учебную роту.
Урманов кивнул, сосредоточенно продолжая думать о своем.
«Легко сказать не посрами. Вон он, какой здоровый… Килограммов на девяносто с лишним потянет. Да и техникой владеет, наверняка… В республиканскую сборную кого попало не возьмут».
Жестом Урманов попросил Пантюхтна помочь ему натянуть перчатки. Тот с готовностью откликнулся на просьбу.
– Сань, ты главное, держись… Мы всей ротой, за тебя болеть будем.
«Вот попал, – усмехнулся про себя Урманов. – И отказаться нельзя, и проиграть невозможно».
Марат, разминаясь, делал растяжки, месил перед собой воздух руками. В его движениях чувствовались уверенность и сила. Урманов понимал, что будет нелегко, но в душе уже решил бороться до последнего.
– Я готов! – крикнул Марат. – Начнем?
Зрители окружили их со всех сторон плотным кольцом.
Они сошлись в центре оставленного для них пространства, ударили, приветствуя друг друга перчатками о перчатки. Урманов посмотрел в глаза сопернику и увидел в них неколебимую решимость. Ни тени сомнения, ни капли страха… Урманов первым опустил глаза. Но не потому, что испугался или почувствовал свою слабость. Просто в схватке удобнее контролировать соперника, если смотреть на него на уровне груди. Тогда периферийным зрением ты видишь всю динамику движений его рук, ног и в состоянии предугадать то, как он будет действовать. Не говоря уже о том, что так ты лишаешь противника возможности контролировать твои эмоции
Марат бросился в бой сразу, без разведки и прочих премудростей. Он хотел подавить соперника с первой секунды, лишить его воли и надежды на благополучный исход. Но Урманов выстоял под шквалом могучих ударов и сумел выйти из опасной зоны почти без потерь. Удары вскользь были не в счет.
«Главное, – сосредоточенно думал Урманов, без остановки двигаясь на ногах взад-вперед, влево-вправо, – найти у него слабое место. Просчитать его алгоритм…»
Стойка у Марата была плотная, руками он надежно прикрывал голову, на ногах стоял твердо. Просто так поймать его на удар было нельзя. Надо было заставить его открыться. Но как?..
Не поднимая глаз, Урманов по-прежнему смотрел сопернику в грудь, но в то же время боковым зрением ловил каждое его движение. Благодаря долгим тренировкам, он научился по положению ног безошибочно определять степень опасности и даже траекторию удара. К тому же у него было врожденное чувство дистанции… Однажды, еще на гражданке, во время спарринга с товарищем по секции, он поставил себе задачу – не пропустить ни одного удара. Вообще… И это ему удалось. Уклоны, нырки, отходы он выполнял с такой филигранной точностью, что его напарник потом, после боя покачал головой и уважительно произнес: «Ну и реакция у тебя…» Урманов научился рассчитывать дистанцию буквально до миллиметра. И там, где достаточно было отклониться на спичечный коробок, он никогда не отклонялся больше. Он действовал словно мангуст в схватке со змеей…
Левая нога Марата чуть согнулась в колене, тело пошло вперед. Урманов мгновенно пригнулся… Левый прямой противника прострелил пустоту. А Урманов, выходя из уклона, ударил его боковым справа, пытаясь попасть в челюсть. Но удар зацепил плечо и получился смазанным.
Разорвав дистанцию, Урманов отошел назад.
«Думай, думай!… На чем его можно поймать?»
Обозначив удар левой в корпус, Урманов неожиданно нанес его в голову. Марат пропустил… И тут же, вскипев от злости, кинулся в атаку. Урманов легко ушел.
Марат снова повторил свой стремительный выпад, но ни один удар не достиг цели.
Зрители, сбившись в тесный круг, ожидали развязки.
«Бам!» – перед глазами Урманова полыхнуло белое пламя и рассыпалось фейерверком ослепительных искр. Из темноты проступило лицо противника. Оно казалось расплывчатым, далеким и слегка подрагивало, как изображение в телевизоре.
«Попал!.. Ах, ты!..»
Урманов почувствовал во рту привкус крови. Ноги стали тяжелыми и не слушались. Гул набатного колокола в ушах заглушал все остальные звуки.
«Стоять! – скомандовал себе Урманов. – Поднять руки!.. Вперед!»
Но если просто стоять было еще возможно, то поднять руки – казалось немыслимым. А уж о том, чтобы идти вперед – вообще и речи быть не могло… Однако, он все же смог преодолеть себя.
Удар!.. Еще удар!.. Еще и еще! Целый град ударов сыпется на него. А он упрямо идет вперед, словно не чувствует боли.
Сознание вернулось к нему и Урманов начал защищаться вполне осознанно – подставкой рук, уклонами, отходами. А Марат подустал, вымахался, что называется. Да и психологически ему труднее – не смог додавить противника, отпустил. Жди сейчас, чего он в ответ выдаст.
Урманов уже окончательно восстановился… Конечно, после такого пропущенного удара бой продолжать уже не хочется. Но куда деваться? Надо продолжать…
По условиям – борьба до победы. А Марат пока сдаваться не собирается. Значит выход один. Чтобы скорее закончить все это – надо побить соперника.
Было заметно, что Марат утомился. Дышал тяжело, по лицу струился обильный пот… Но и Урманов выглядел почти так же.
Левой, левой – правой! Левой, левой – правой!.. Это Марат так работал. Урманов заметил, что голову он прикрывает хорошо. Но вот корпус во время атаки – открыт.
«Вот куда надо целиться… А там, дальше, посмотрим…»
Во время очередной атаки, после удара Марата справа, Урманов нырнул под руку и ответил жестким апперкотом снизу, в область печени. Марат сразу просел – больно… Урманов попробовал еще – и снова попал.
К тому же он обратил внимание, как защищаясь от удара в корпус, Марат инстинктивно опускает руки от подбородка. Это обнадежило его… И во время очередной контратаки Урманов неожиданно сделал акцент не на удар в корпус, лишь слегка обозначив его, а всю силу вложил в следующий за ним удар – правой в голову.
Хлоп!.. Марат повелся на уловку и опустил руки. Бам!.. От удара в челюсть голова спружинила, как на шарнирах.
Потрясенный, Марат размахнулся для ответного удара, но Урманов опередил его и еще раз ударил справа навстречу. Бам!..
Марат упал на пол, лицом вниз, словно тряпичная кукла. Никто из зрителей не произнес ни слова. Только у кого-то невольно вырвалось: «Ничего себе!»
– Все, хорош!.. – с запоздалым криком вмешался старший сержант Гуссейнов. – Поубиваете тут друг друга, а я потом за вас отвечай!
Марата привели в чувство, посадили на скамейку. Он был как лунатик. Смотрел по сторонам и не понимал, что происходит.
– А что у тебя с лицом, Урманов? – снова расстроено воскликнул старший сержант. – Что мне командир роты скажет. Неуставщину развели?.. В общем, так, чтобы я больше никакого вашего бокса тут не видел! Играйте лучше в футбол…Глава 12
Морозы закончились внезапно, одним днем. Вечером еще было зябко, студено, а к утру – ударила оттепель.
Всю ночь сильный ветер бился в оконные стекла, протяжно завывал в проводах, гремел жестью на подоконниках… И лишь к рассвету затих.
Когда после подъема учебная рота высыпала на улицу для построения, курсанты сразу заметили перемену.
– Слышь, пацаны!.. А уши-то не ме-е-ерзнут!
Бойцы оживились, повеселели, начали бросаться снежками. Игриво-радостное настроение овладело всеми.
Урманов тоже почувствовал это. И взволнованно дрогнул ноздрями, уловив пьянящий запах талого снега.
– Кончилась зима-а!.. Ха-ха-ха!.. Кон-чи-лась!
Им было радостно не просто от того, что наконец-то всерьез потеплело. Хотя намерзлись они за зиму предостаточно… Весна означала, что скоро все изменится. Они получат свои сержантские лычки и разъедутся кто куда. И не надо будет каждое утро вскакивать с постели, чтобы за сорок пять секунд встать в строй; не надо будет каждый день бегать эти дурацкие кроссы; не надо будет изнемогать от непосильных нагрузок в спортзале; не надо будет зубрить наизусть Устав и целую кучу иных наставлений, инструкций; да много еще чего будет не надо… Конечно, в частях, куда они уедут, там тоже не сахар и трудностей наверняка не избежать. Но тяжелее, чем здесь – точно уже не будет.
Праздничное, веселое оказалось утро. И весь день пошел как-то по-особенному. Солнечное, весеннее настроение передалось и сержантам.
– Хотите, предскажу, кто из вас в каком звании пойдет на «дембель»? – предложил старший сержант Гуссейнов.
– Хоти-и-и-м! – дружно ответили сидящие в учебном классе курсанты.
Гуссейнов вышел в центральный проход, встал между столами.
– Вот Илюнцев, например, уволится старшим сержантом.
– А я? – спросил сидевший с ним рядом Листьев.
– Ты – сержантом.
– А я?
– Старшим сержантом.
– А я?
– Старшиной.
– О-о-о-о-о! – разом загудели курсанты. – Служби-и-ист!
– А я?
– А ты, Михайлов, младшим сержантом на дембель пойдешь.
– Почему младшим-то? – обиделся курсант. – Я что, хуже других?
– Ты же залетчик, Михайлов. У тебя это на лбу написано. Дослужишься до старшего, а перед дембелем тебя разжалуют.
– За что?
– За самоволку.
– Ну, это мы еще посмотрим…
– А я, кем уволюсь? – поднял руку Урманов.
– Ты? – Гуссенов улыбнулся. – Старшим сержантом, конечно.
После занятий Урманова вызвал к себе командир роты. Открывая дверь в его кабинет, Урманов не мог понять, зачем он понадобился?
– Разрешите?
– Заходи… – капитан Курбатов отложил в сторону бумаги. – Присаживайся.
Урманов послушно опустился на краешек стула.
– Ты, говорят, неплохо рисуешь?
– Так точно.
– Стенгазету надо оформить. Сможешь?
Урманов пожал плечами… Обычно этим делом занимался писарь Пономаренко.
– Пономаренко сейчас в штаб дивизии командирован на неделю, – объяснил ситуацию ротный. – А у нас учения на носу… Начальство из округа пожалует, проверяющие… Ну, как, справишься?
– Попробую.
– Что значит попробую? Ты же в армии… Надо отвечать есть, товарищ капитан!
– Есть, товарищ капитан, – улыбнулся Урманов.
– Ну, вот… Другое дело, – ротный энергично встал, прошелся по кабинету, достал из шкафа свернутые в рулон листы белого ватмана, цветные карандаши, фломастеры. Разложил все это на другом столе, возле окна.
– Твое рабочее место… Сколько времени потребуется?
– Дня два, наверное.
– Отлично. Можешь прямо сейчас приступать.
Это неожиданное поручение приятно удивило и обрадовало Урманова. Теперь на целых два дня можно было позабыть о службе.Урманов сидел за столом, возле окна, расчерчивал белый ватман, писал что-то красивыми печатными буквами, рисовал… Было такое чувство, будто он опять дома, вернулся из школы и делает уроки. А за окном не строевой плац, а знакомый с детства дворик, где в туманном мареве весеннего дня неподвижно стоят большие деревья. И тишина… Мерно тикают старые настенные часы. Дома нет никого – отец и мать на работе, брат в школе, во вторую смену. Он дома один, что-то пишет в тетради. От ребристой батареи веет уютным теплом. Кот дремлет на стуле… С высоты четвертого этажа видна покрытая просевшим весенним снегом улица. За ней в тумане проступают очертания железнодорожной станции. Оттуда доносятся приглушенные расстоянием и двойными оконными рамами лязг вагонных автосцепок, короткие сигнальные гудки. По раскисшей дороге медленно едет автобус, разбрасывая в стороны темную жижу. Редкие прохожие спешат куда-то по своим делам. Сонная, благостная тишина… Можно включить телевизор, поставить чайник, достать из холодильника что-нибудь вкусненькое…
Хлопнула дверь, в кабинет вошел незнакомый офицер, поздоровался с ротным.
– Наше с тобой мероприятие отменяется.
– А что так? – спросил капитан Кубатов.
– В наряд заступаю, дежурным по части.
– Так ты же вроде недавно был?
– Надо Жорика подменить. Он в Москву собрался.
– Зачем?
– Жену на операцию повезет.
– Заболела? Что-то случилось?
– Да тут такое дело… – офицер замялся. – Ты только не говори никому.
– Не скажу.
– Грудь она поедет увеличивать.
– От, бабы!.. – капитан Курбатов слегка прихлопнул ладонью по столу. – Делать им больше нечего.
– И не говори, – согласился с ним офицер.
– У нее же нормально вроде все было. Чего она?.. Или это Жорик?
– Да нет, Жорик тут ни при чем. Его все устраивало.
– Тогда не понимаю… Ну, сделает она сейчас себе седьмой размер вместо третьего, и что? Что измениться-то?.. Лично мне вот всегда женщины с маленькой грудью нравились. А тебе?
– А мне – с большой.
– Тогда с тобой все ясно… Явная эстетическая недоразвитость.
– Ну, уж какой есть… Только натуральное от искусственного я с закрытыми глазами отличу. Можешь мне поверить.
– Верю… А ты, Урманов, не отвлекайся.
– Я не отвлекаюсь, товарищ капитан.
– Вот-вот, работай, давай, работай.