Две недели на соблазнение
Шрифт:
А ей теперь захотелось кричать, ругаться, захотелось швырнуть чем-нибудь тяжелым в этих мегер.
Но она, разумеется, сдержалась и с невозмутимым видом проговорила:
— Вы не хуже меня знаете, леди Спарроу, что я та, кем вы и ваши… — она небрежно махнула рукой в сторону группы женщин, — гарпии решат меня сделать. Итальянка, испанка, цыганка — не важно! С радостью буду носить ту личину, какую вы для меня выберете… Лишь бы вы не сделали меня англичанкой.
Лица ошеломленных дам вытянулись, а Джулиана с усмешкой
— Ибо уж точно нет ничего хуже, чем быть одной из вас.
Он упорно делал вид, что не видел ее прибытия. И так же старательно притворялся, что ему все равно, смеется она или танцует в объятиях графа Аллендейла. При этом изображал повышенный интерес к разговорам мужчин, говоривших о политике и о военных расходах.
Когда же она покинула бальный зал и направилась по длинному темному коридору в заднюю часть дома, где бог знает кто мог ожидать ее, он, больше не в силах притворяться, последовал за ней. Но почему он это сделал? Ведь ему бы следовало радоваться нынешнему повороту событий… В конце концов, все теперь шло по плану. Вскоре он женится на безупречной леди Пенелопе, и уже через несколько минут они официально объявят о помолвке, тем самым укрепив его оборону в подготовке к нападениям, которые последуют, когда разразится скандал.
Да, ему следовало бы считать себя самым счастливым из мужчин, поскольку удалось избежать ужасного брака с Джулианой Фиори, однако же…
Однако вместо этого он идет за ней по темному коридору.
Но где же она, эта колдунья?
Герцог приоткрыл ближайшую дверь и заглянул в темную комнату. Постоял, прислушиваясь. Никого. Чертыхнулся и закрыл дверь.
— Саймон… — послышался вдруг шепот откуда-то из темноты. И этот голос с мелодичным итальянским акцентом прозвучал словно зов сирены.
Герцог повернулся к девушке.
— Что ты… — Он схватил ее за плечи, затащил в первую попавшуюся комнату и тотчас прикрыл за собой дверь, оказавшуюся дверью в зимний сад.
Джулиана попятилась к эркеру, в круг серебристого лунного света. Сделав несколько шагов, она задела ногой виолончель и чертыхнулась шепотом по-итальянски. И тут же, быстро наклонившись, успела поймать инструмент, чтобы не дать ему с грохотом упасть на пол.
При виде такого проворства Саймон едва не рассмеялся. И рассмеялся бы, если бы не был так зол.
Да, он был ужасно зол на Джулиану. И в то же время безумно рад тому, что встретил ее здесь, в этом доме.
— Зачем ты пошел следом за мной по темному коридору? — прошипела она.
— А зачем ты пошла по темному коридору?
— Я хотела немного побыть одна! — Она отвернулась и направилась к окну, пробормотав по-итальянски: — Есть ли во всем этом городе хоть одно место, где я могла бы побыть одна?
Саймон со вздохом проворчал:
— Вам вообще не следовало здесь появляться.
— Почему?
— Видите ли, я считаю, что не стоит делать что-либо, если не делаешь это хорошо.
Джулиана снова вздохнула.
— Да, разумеется… Что же еще вы могли ответить.
Последовало долгое молчание. Потом герцог вдруг произнес:
— Данте.
— При чем здесь он? — Девушка взглянула на него с удивлением.
— Очень люблю этого поэта. Поэтому и выучил итальянский.
Она повернулась к нему. Ее черные волосы поблескивали в лунном свете.
— Вы выучили итальянский… из-за Данте?
— Да.
Она перевела взгляд на сад за окном.
— Полагаю, мне не стоит удивляться. Порой я думаю, что высший свет — это крут ада.
Он рассмеялся. Не смог сдержаться. Иногда она бывала просто великолепна. Когда не злила его.
Джулиана молчала, и герцог спросил:
— Что вы здесь делаете? Почему пошли сюда?
Она села на скамейку у пианино. В очередной раз вздохнув, ответила:
— Кажется, я уже сказала… Мне хотелось побыть одной.
— Почему?
— Не важно.
А ему вдруг показалось, что ответ на этот вопрос самый важный в мире. Впрочем, он знал ответ…
— Сплетни, да? Разумеется, дело в сплетнях, — пробормотал герцог, приближаясь к девушке.
Она тихонько усмехнулась и подвинулась, чтобы освободить ему место на скамейке. Причем движения ее были совершенно естественными — словно ему и полагалось сидеть рядом.
Он сел, хотя и понимал, что не следовало этого делать. Ведь ничего хорошего не выйдет из такой его близости к ней.
— Очевидно, я не ее дочь, а какая-то хитрая цыганка, которая заговорила вам глаза. — Тут Джулиана улыбнулась, наконец-то встретившись с ним взглядом.
Что ж, она вполне могла бы быть и цыганкой. Но скорее настоящей колдуньей.
Герцог судорожно сглотнул.
— Зубы, а не глаза.
Джулиана нахмурилась.
— Зубы? Но почему…
— Потому что заговаривают зубы. А вы сказали «глаза». В глаза пускают пыль, а заговаривают зубы, понятно?
Она склонила к плечу голову, задумавшись над его словами. И от этого ее изящная шея казалась еще длиннее.
— Ох, я совсем запуталась…
— Знаю. — Он и сам запутался.
— Наверное, мне никогда не стать одной из вас.
— Потому что путаете зубы с глазами? — пошутил Саймон. Ему не хотелось, чтобы она печалилась.
Она улыбнулась:
— И из-за этого тоже.
Их взгляды на несколько долгих мгновений встретились, и он сейчас боролся с желанием дотронуться до нее. Должно быть, она почувствовала это, потому что вдруг отвернулась.
— Вы ведь помолвлены?..
Ему не хотелось обсуждать это. Не хотелось, чтобы это было правдой. Не сейчас. Не здесь.