Две жизни одна Россия
Шрифт:
Он, должно быть, почувствовал мое раздражение, потому что начал пространно извиняться.
— Прости, пожалуйста. Я знаю, что должен был быть здесь в прошлый раз. Но понимаешь, я был с друзьями, мы немного выпили, и у меня все выскочило из головы.
Мы решили пойти нашим обычным маршрутом вдоль реки. По дороге я сказал Мише, что наша сегодняшняя встреча будет, возможно, последней, так как я возвращаюсь в Штаты.
— Ты уезжаешь? — Миша, казалось, очень удивился.
— Да. Я провел здесь пять лет, дольше, чем большинство
Миша молчал.
— Да, кстати, ты не хотел бы познакомиться с моим преемником? Он хороший малый, примерно твоих лет.
Миша заколебался и сказал: — Я подумаю. Потом поговорим.
Его нежелание встретиться с Джеффом не удивило меня. Ведь встречи с иностранными корреспондентами могут принести неприятности. К тому же, личные отношения, сложившиеся между людьми, не просто перенести на третьи лица.
Я поглядел на грязные воды реки под двухпролетным метромостом. Там купалось несколько человек, несмотря на знак с надписью "Купаться запрещено". Они не обра-
щали никакого внимания на милиционера, который смотрел на них, не делая попыток воспрепятствовать им. Это типично для Советского Союза: здесь существует множество сложных правил, которые никто не соблюдает, если можно делать это безнаказанно.
Наш разговор коснулся употребления наркотиков, и я сказал Мише, что Джефф и я должны сделать статью для следующего номера журнала на эту тему. Как всегда, Миша откликнулся охотно и многословно. Он сказал, что проблема эта становится все более острой для Советского Союза, так как горбачевская кампания по борьбе с пьянством побуждает многих искать другие пути.
Потом он спросил неожиданно:
— А что ты сделал с фотографиями, которые я тебе дал в прошлый раз?
— Я отослал их в редакцию. А что? Ты хочешь, чтобы я их вернул? — Я не хотел говорить ему, что из-за плохого качества они не были опубликованы и остались в фототеке вашингтонской редакции. Потом, разумеется, я понял, почему он задал этот вопрос.
— Да нет, я просто поинтересовался. — Он помолчал, потом похлопал по карману. — Кстати, ты спрашивал, могу ли я дать тебе вырезки из фрунзенских газет. Я приготовил тебе подарок и вложил в него и несколько фотографий.!
Мы подошли к беседке в форме островерхой избушки на покрытом травой склоне и сели на скамью внутри нее. Я достал книги Стивена Кинга из белой пластиковой сумки и дал их Мише. Он, по-видимому, был доволен. Он в свою очередь вынул из внутреннего кармана небольшую коричневую сумку и вытащил из нее пакет размером с книгу из черной бумаги для обертки фотографий, скрепленный с обоих концов.
Мишина сумка оказалась мала для семи книг, которые я ему дал, и я предложил ему свою, но он отказался.
— Ничего, все в порядке. Будет лучше, если я все-таки всуну их в мою сумку. — Миша посмотрел на часы и поднялся. Он объяснил, что опаздывает и должен торопиться.
Я сказал, что
— Я пришлю тебе открытку, подписанную "Ник".
Памятуя о его осторожности в том, что связано с почтой, я добавил:
— А может быть подпишусь "Ник Огарев", — вспомнив о диссиденте, памятник которому мы видели. Но, подумав, я тут же сказал: — К черту эту таинственность и выдуманное имя! В конце концов мне нечего скрывать.
Миша пожал плечами и опять посмотрел на часы.
— Я смотрю на все философски, — сказал он. — И делаю то, что нужно делать, чтобы выжить. А теперь я должен бежать.
В тот момент его слова показались мне исполненными грусти.
— Не хочешь зайти в офис и познакомиться с новым человеком? — спросил я.
— Нет, — ответил он, протянув руку. — У меня мало времени, я действительно должен идти. Я уезжаю из Москвы завтра.
— Тогда я провожу тебя до метро, — предложил я.
— Я пойду по набережной и перейду через мост к станции "Спортивная". Это дальше, и я буду торопиться.
Я удивился, почему он решил идти к дальней станции вместо того, чтобы направиться к станции "Ленинский проспект", которой он всегда пользовался, когда встречался со мной.
— Тогда я пройдусь с тобой по набережной…
— Да нет, не стоит, — сказал Миша, не принимая моего предложения и еще раз протягивая мне руку для прощания.
Я больше не настаивал, и Миша быстро зашагал к реке. Я пошел по дорожке, которая начиналась у набережной и вела вверх к выходу из парка, поворачивая вправо. Через несколько секунд Миша скрылся из вида.
Я медленно шел по узкой тропинке по направлению к улице Косыгина, известной когда-то как Воробьевский бульвар. Мне было жаль расставаться с Мишей, да еще в такой спешке. Увижу ли я его когда-нибудь? Наверняка, нет.
Я прошел мимо крытого эскалатора справа, поднимавшегося от станции метро "Ленинские горы" к бульвару. Я бы воспользовался эскалатором, но не был уверен, работает ли он. Я двигался, не торопясь, наслаждаясь прекрасным днем. В правой руке у меня была белая пластиковая сумка, в которой лежал пакет, полученный от Миши.
На полпути по дороге вверх тропинка раздваивалась. Правая дорожка поворачивала к бульвару, а левая вела прямо, примерно метров сто, и там в свою очередь тоже раздваивалась. Ее левая часть поворачивала назад, к набережной, по которой, наверное, шел Миша. Но я не собирался следовать за ним. Я пошел по средней части, которая, сужаясь, превращалась в неровную тропку в выбоинах и лужах. Слева от дорожки находится место, где пожилая женщина — наша соседка — похоронила свою собаку под кустом и посадила цветы на ее могиле. На ветки она повесила несколько пустых пакетов из-под молока, превратив их в кормушки для птиц. В конце дорожки я поднимусь по железной и деревянной лестнице, которая выходит наверх около особняка премьер-министра на бульваре. Весь путь мне очень хорошо знаком, потому что каждое утро я гуляю здесь с Зевсом.