Две жизни. Том I. Части I-II
Шрифт:
– Вот видите, как пагубно действует страх, – сказал ей Иллофиллион. – Я ведь несколько раз говорил вам, что Лёвушка выздоровеет. Теперь он здоров, а вас придётся сначала полечить, прежде чем найти вам работу.
– Нет, уверяю вас, нет! Я могу завтра же начать работать. Только бы мне знать, что Лёвушка здоров и весел, – ответила Жанна.
Мы разошлись по своим комнатам. Я сердечно поблагодарил матроса-верзилу за его заботы. Иллофиллион хотел щедро наградить его, но благородный парень не взял никаких денег. Он успел привязаться к нам за время нашего плавания
Как я ни хотел считать себя вполне здоровым, но разделся я с трудом, и снова всё плыло перед моими глазами.
Долго ли спал – не знаю, но проснулся я от голосов в соседней комнате. Взглянув на часы, я убедился, что уже проспал раннее утро, было без малого десять часов. Стараясь бесшумно одеться, я неловко задел стул, и на раздавшийся стук Иллофиллион открыл свою дверь, спрашивая, не упал ли я.
Убедившись, что со мной всё в порядке, он предложил мне выпить кофе на балконе моей комнаты в компании капитана, который уже пришёл, а затем позавтракать в обществе Жанны, молодого турка и капитана, пока он, Иллофиллион, будет со старшим турком обсуждать дела Жанны.
Я понял, что Иллофиллион не хочет говорить в присутствии капитана о наших делах, ради которых мы, собственно, и приехали сюда. Но что он пошёл узнавать о моём брате, я не сомневался.
Оставшись вдвоём с капитаном, я ещё больше имел возможность убедиться в разносторонности и образованности этого человека. Мало того, что он повидал весь мир, совершив кругосветное плавание несколько раз, – он ещё и знал характерные стороны жизни каждого народа и говорил почти на всех языках. Необыкновенная наблюдательность, а также бдительность и внимательность настоящего моряка, привыкшего ожидать сюрпризы вероломного моря, приучили его к почти безошибочному пониманию людей. Я был поражён тем, как метко и тонко он охарактеризовал Иллофиллиона и как угадал некоторые черты моего характера. О Жанне он сказал, что, по его мнению, она была сейчас на грани психического заболевания от перенесённого потрясения.
– Женщина, – сказал он мне, – в минуты величайшего горя редко может оставаться одна. Она, сама того не сознавая, тянется к человеку, оказавшему ей внимание, чтобы хотя бы немного приглушить боль горя от потери любимого. И мужчине, честному джентльмену, надо быть очень осторожным и внимательным в своих словах и поступках, чтобы не создать себе и ей ложного положения. Не раз в жизни я видел, как утешавший в горе женщину мужчина попадал в безвыходное положение. Женщина обрушивалась на него всей тяжестью своего страдания и привязывалась к нему так сильно, что ему приходилось или жениться, или бежать, причинив ей новое страдание.
Эти слова причинили мне боль. То же или почти то же самое говорил мне Иллофиллион. Я невольно примолк и задумался, как трудно мне ещё разбираться в глубинах человеческих чувств, где мне всё кажется простым, а на самом деле таит в себе шипы и занозы.
Речь перешла на Жанну, которая должна была завтракать с нами. Капитан вызвал метрдотеля, заказав ему в моей комнате изысканный французский
К часу дня стол был сервирован, я написал Жанне записку, прося пожаловать ко мне завтракать. Через несколько минут раздался стук в дверь, и тонкая фигурка Жанны в белом платье обрисовалась на фоне тёмного коридора.
Я встретил мою гостью у самого порога и, поцеловав ей руку, пригласил её к столу. Я ещё не видел Жанну такой сияющей, свежей и весёлой. Она сразу забросала меня вопросами и о моём здоровье, и об Иллофиллионе, и о том, как долго мы будем в Константинополе – я не знал, на какой из вопросов отвечать.
– Я так рада, так рада, что проведу с вами сейчас время. Мне надо о тысяче дел вам рассказать и ещё о тысяче у вас спросить. И никак не находилось возможности это сделать.
– Позвольте вас познакомить с моим другом, которого вы знаете как капитана, но не знаете как удивительного собеседника и очаровательного кавалера, – сказал я ей, воспользовавшись паузой в её речи.
Жанна так безотрывно смотрела на меня, что не заметила капитана, стоявшего в стороне, у стола. Капитан, улыбаясь, подошёл к ней и подал ей белую и красную розы. Наклоняясь к её руке, он приветствовал её, как герцогиню, и, предложив руку, провёл к столу.
Когда мы сели за стол, я не узнал Жанны. Лицо её было сухо, сурово; я даже не знал, что оно может быть таким.
Я растерянно посмотрел на капитана, чувствуя себя совсем расстроенным. Но на лице капитана я не прочёл ровно ничего. Это было тоже новое для меня лицо воспитанного, вежливого человека, выполняющего все светские обязанности за столом. Лицо капитана улыбалось, его жёлто-золотые кошачьи глаза смотрели добродушно, но я чувствовал, что Жанна скована бронёй его светскости и не может выйти из рамок, заданных им.
Все её надежды повидаться со мной наедине и сердечно поделиться мыслями о новой жизни разлетелись от присутствия чужого человека, да ещё такого важного, в ореоле мощи и власти, которым окружён всякий капитан в море.
Недостаток воспитания Жанны, её односложные ответы и нахмуренный вид превратили бы всякий завтрак в похоронный обед. Но выдержка капитана и его умение вести беседу заставили меня смеяться до слёз. Жанна туго поддавалась силе юмора, но всё же к концу завтрака она стала проще и веселее. Капитан, извиняясь перед нами, вышел заказать какой-то особенный кофе, который мы должны были пить на балконе в специальных чашках.
Воспользовавшись минутой, Жанна сказала мне, что вечером у неё состоится свидание с другом турка, который предоставит ей магазин с приличной квартирой на одной из главных улиц, чтобы открыть шляпное дело. Она снова и снова говорила, что приходит в ужас от одиночества и страха за свою и детей судьбу.
Я успел только сказать ей, что Иллофиллион никогда её не оставит, что я и он – её друзья всегда, где бы мы ни были. Но я мало преуспел в том, чтобы её утешить, поскольку боялся сказать какое-либо неловкое слово.