Две жизни. Том I. Части I-II
Шрифт:
В каюте греков мы нашли деда мальчика очень плохо себя чувствовавшим, а мать ребёнка сидела возле кровати своего отца в сильном волнении.
Из первых же слов, сопровождавшихся рыданием, было понятно, что женщина очень испугалась за жизнь отца. Иллофиллион с невозмутимым спокойствием, милосердием и добротой говорил с молодой женщиной.
– Неужели вам так трудно понять, – говорил он ей, – что ваше волнение, ваш страх за жизнь отца мешают ему восстановиться? Он не болен, а сильно утомлён, он очень устал от тех героических усилий, которыми он окружал вас всё время. И чем же вы платите ему сейчас? Слезами и стонами?
Необычайное изумление выразилось на лице гречанки. Казалось, Иллофиллион читал в её душе, как в открытой книге. Стоя как изваяние, она краснела и бледнела, взгляд её был прикован к Иллофиллиону.
Не произнеся больше ни слова, Иллофиллион дал выпить капель старику, повернул его лицом к стенке и вышел, поманив меня за собой. На пороге я оглянулся, – гречанка ещё неподвижно стояла на том же месте.
Мы обошли ещё несколько кают, зашли к Жанне, где было всё благополучно, и вернулись к себе.
Здесь Иллофиллион велел мне вынуть из саквояжа Флорентийца круглую кожаную коробочку с бинтами. Прихватив какую-то мазь и жидкость, мы спустились в каюту к туркам. Молодой турок лежал на кровати бледный и, казалось, очень страдал.
– Вы неблагоразумно поступаете, Ибрагим. Зачем скрывать от отца боль в ноге? Ведь вы рискуете остаться хромым. У вас, возможно, трещина кости, а может быть, и перелом. Это безумие – так бояться огорчить отца.
Осмотрев ногу молодого человека, на которой был огромный кровоподтёк, Иллофиллион наложил на неё гипсовую повязку, приказав Ибрагиму не двигаться. Мне же велел позвать его отца из бильярдной, предупредив его, что сын лежит со сломанной ногой, но ему уже оказана помощь и наложена повязка.
Я с трудом нашёл старого турка. Бильярдных комнат оказалось несколько, и он играл во втором классе, весело смеясь и побивая всех соперников.
Он только что выиграл партию у доктора, считавшегося чемпионом Англии, и торжеству его не было предела. Глаза его сияли, вся фигура светилась детским удовольствием. Казалось, весь мир для него сосредоточился в бильярде.
Но как только он увидел меня, всё его веселье сразу же улетучилось.
– Что-нибудь случилось? – тревожно спросил он.
– Ничего особенного, – сказал я, стараясь придать себе беззаботный вид. – Иллофиллион послал меня за вами, поскольку мы сейчас не сможем побыть рядом с вашим сыном…
Мне не пришлось договорить до конца. Он бросил кий и стремглав выбежал из комнаты. Я едва успел крикнуть сопровождавшему меня верзиле: «Задержи!» Чувство тоски сжало моё сердце: я опять не сумел выполнить возложенную на меня задачу.
Отправляя меня, Иллофиллион напомнил, как безумно турок любит своего сына. А посему мне следовало его подготовить к тому известию, которое я собирался ему сообщить. Я очень хорошо всё понял; но получилось, что на деле я оказался бессилен успокоить и ободрить человека.
Я помчался вниз, но, как ни спешил, настиг турка и верзилу тогда, когда матрос, услышавший моё «задержи», широко расставил ноги и руки
Взглянув на боровшегося с пришедшим в бешенство турком, я узнал в своём спасителе капитана. Капитан уже готовился вызвать команду, чтобы связать турка, но в этот момент сильные руки Иллофиллиона схватили обе руки турка, и на непонятном языке он тихо, но внятно и повелительно сказал турку всего лишь два слова.
Точно сражённый молнией, турок сразу же прекратил сопротивляться и опустил голову. Он смертельно побледнел, и две огромные слезы скатились по щекам.
Повернувшись к капитану, Иллофиллион со свойственной ему обаятельной вежливостью принёс глубокие извинения за поведение своего друга. Он объяснил, что этот пароксизм бешенства был вызван страхом отца за жизнь больного сына: отец, потеряв голову, вообразил, что его сын умирает, а его не допускают к нему.
– Я могу понять, что необузданный темперамент может совершенно вывести из равновесия не закалённого воспитанием человека. Но дойти до драки со студентом – это граница, за которой взрослый здоровый мужчина должен считаться преступником, – проговорил капитан. Он выглядел побледневшим, но говорил совершенно спокойным звенящим голосом.
Тут мне пришлось объяснять капитану, что турку и в голову не приходило нападать на меня. Я рассказал, как всё было, и признал себя одного виноватым в неумении подготовить отца к известию о болезни сына, чем и был вызван весь этот инцидент.
– Это, мой юный друг, не инцидентом называется, а немного иначе, – ответил мне капитан, нежно проводя своей красивой рукой по моей бедной голове. – Я прошу вас, Лёвушка, пройдите к молодому больному и побудьте с ним, пока мы поговорим обо всём происшедшем в моём кабинете.
– Я умоляю вас, капитан, – прошептал я, задержав его руку в своих ладонях, – не придавайте значения тому, что произошло. Я ведь совершенно ясно объяснил вам, что причиной всему только я один. Помогите, пожалуйста, расхлебать всю эту кашу, – а то мы начнём привлекать внимание публики. Ведь вы выпили со мной на брудершафт, а сейчас говорите мне «вы». Неужели ваша любовь ко мне была похожа на цветок, который сразу вянет от одного грубого прикосновения?
Должно быть, мой вид и голос вызывали сочувствие; капитан чуть улыбнулся, велел верзиле проводить меня в каюту турок и оставаться при мне, пока не вернётся Иллофиллион. Обратившись к турку и Иллофиллиону, он пригласил их следовать за ним.
Казалось, рука капитана задержала и ослабила до минимума удар турка по моей голове; тем не менее я едва шёл, сильно опираясь на верзилу, и с большим трудом опустился в кресло. Всё плыло перед моими глазами, меня подташнивало, и я сознавал, что едва удерживаюсь от того, чтобы не застонать.