Две жизни. Том I. Части I-II
Шрифт:
Вернувшийся капитан принёс нам чудесных апельсинов, вскоре принесли и знаменитый кофе. Но Жанна сидела как в воду опущенная и, уходя, отказалась от фруктов. Я упросил её отнести детям по апельсину, а предложенные ей капитаном цветы она оставила на столе. Капитан с поклоном проводил её до дверей.
Возвратясь ко мне на балкон, он взял подаренные им Жанне розы, вдохнул их аромат и, рассмеявшись, сказал:
– Нечасто в жизни мне
– Я совсем расстроен, – ответил я ему. – Даже голова у меня разболелась. Почему-то я думаю, что бедняжка теперь плачет. И право, мне очень жаль, что я так бессилен ей помочь.
– Здесь дело не в твоём бессилии что-либо сделать, а в отсутствии у неё образования и воспитания, которые могли бы ей помочь в тяжкий час жизненных испытаний. Ей надо стать женщиной-героиней, а она сейчас только женщина-жена, мать-обывательница. Это не значит, что она не сможет когда-либо подняться до иного уровня. Но её борьба за своё счастье, за личную жизнь будет ужасна. Пока она не откажется от борьбы за любовь для себя и начнёт жить для детей, – она пройдёт ад страданий. Вот этому страданию я и поклонился так низко сегодня, – задумчиво сказал капитан.
– Неужели, любив однажды до самозабвения и потеряв рай сердца, можно снова начать искать его? Мне думается, если бы полюбил однажды всем существом, то я не мог бы больше приблизиться ни к одной женщине, – отвечал я.
– Не мне судить. Я прожил уже половину жизни, быть может, большую. И в ней ещё не было такой минуты, когда мне хотелось бы произнести: «Остановись, мгновенье!» Я видел лишь неисчислимое количество страданий повсюду, где люди были одержимы страстями и не могли управлять своим разумом и сердцем.
Речь капитана была прервана стуком в дверь, и на приглашение войти в комнате появилась высокая фигура князя.
Пользуясь правом больного, я лежал на кушетке под спущенным тёмным пологом балкона; капитан встретил князя, радушно ему улыбаясь и пожав руку, и усадил его подле меня.
Князь объяснил, что искал капитана, чтобы поблагодарить его за помощь, оказанную его больной жене, а также за отличный дом, нанятый по его указанию. К нам князь также пришёл поблагодарить за помощь и попросить навестить его больную жену.
Князь был элегантно одет, но выглядел неважно. Его лицо имело желтоватый оттенок, глаза были воспалены, и весь его вид говорил о большом физическом и нервном
Капитан, улыбаясь, сказал, что очень сожалеет, что он не доктор, а то, наверное, предписал бы постельный режим не жене, а мужу. Я уверил князя, что Иллофиллион непременно зайдёт к нему. Но вряд ли это может случиться сегодня, так как он ушёл рано утром и обещал быть к вечеру, но и вечером у него сегодня дела.
Посидев с нами около часа, князь просил разрешения зайти завтра утром, чтобы узнать, в какое время Иллофиллион мог бы навестить его жену.
Не успели мы обменяться впечатлениями о Константинополе, как снова раздался стук в дверь, и две синьоры Гальдони с букетами роз вошли к нам. Обе сияли радостью. Они пригласили меня, Иллофиллиона и капитана навестить их в их посольском особняке. Капитан сказал, что состоит сиделкой при мне, заменяя матроса-верзилу, а Иллофиллион уверяет, что мне в течение ещё двух-трёх дней надо соблюдать постельный режим, но что по истечении этого срока он обещает доставить меня к ним.
От итальянок повеяло хорошим тоном, хорошим обществом. А прелестные, бездонные и добрые глаза молодой синьоры Гальдони будили в сердце лучшие чувства, проникая в самую его глубину очарованием женственности.
– Вот чего не хватает бедной милой Жанне, – сказал я. – Она лучше многих, но только не умеет владеть собой – так же, как и я. Именно потому, что я так плохо воспитан, что я почти постоянно чем-нибудь раздражён, я лучше других понимаю Жанну.
– Нет, друг. Ничего общего нет в твоей и её невоспитанности. Ты просто неопытен и ещё не умеешь владеть ни своим темпераментом, ни своими мыслями. Но твой круг идей, мир высоких стремлений, в котором ты живёшь, – всё вводит тебя в число тех счастливых единиц, которые достигают на земле умения принести наибольшую пользу своим собратьям. Рано или поздно ты найдёшь свой индивидуальный, неповторимый путь и внесёшь в жизнь что-то новое – и я уверен, – большое и значительное, призванное служить общему благу. Что же касается Жанны, то дай бог, чтобы её беспредельное личное страдание раскрепостило в ней хотя бы её материнскую любовь и помогло бы стать матерью-помощницей и защитницей своих детей, а не матерью-тираном. Есть много случаев, когда горе, перенесённое матерью, обращается в тиранию и деспотизм по отношению к детям! Причём она сама убеждена, что её любовь к ним – высочайший подвиг.
Конец ознакомительного фрагмента.