Две жизни. Том II. Части III-IV
Шрифт:
Окончив последнее письмо, он задумался, погрузился в молчаливую молитву, встал, взял в руки письмо и подошёл с ним к жертвеннику. Здесь он опустился на колени, положил письмо на чашу, в которой клубилась похожая на пламя жидкость, охватил чашу обеими руками, прислонился к ней лбом и замер в экстазе молитвы.
Я был потрясён силой, энергией, каким-то вызовом и требованием, которые исходили из всего существа Франциска. И я тоже опустился на колени, поражённый экстазом любви и самоотвержения моего друга, в своей молитве забывшего обо всём, кроме того существа, о помощи которому он молил ведомые ему высшие существа.
Как огненное пламя, пробежало по мне сострадание
Как умел и мог, я тоже молился о чистоте моих рук и сердца, чтобы быть в силах передать письма Франциска и не засорить их мутью собственной слабости и страстей. Много усилий я должен был сделать над собой, чтобы слеза умиления и преклонения перед самоотвержением моего друга и его поразительной добротой не скатилась по моим щекам.
Сердце моё расширилось, я ещё раз прочувствовал слова Али, сказанные моему брату о нищенствующем Боге, которому надо служить в человеке, и ещё раз остановился в бессилии перед барьером, где сияли слова: «Быть и становиться».
Я видел сейчас одного из тех, кому уже не надо было «становиться», но кто являлся воплощённой добротой. Франциск встал с коленей и подозвал меня к себе. Когда я подошёл и стал рядом с ним у жертвенника, он сказал мне:
– Если ученик вошёл в общение с одним Учителем, он вошёл в общение со всеми Ними. Перед взором Тех, Кто просветлён, не может быть разъединяющих пелён. В этот миг Учитель луча Любви даёт тебе поручение, передаваемое через меня. Внимай всей чистотой сердца и осознай, как всё связано во Вселенной, как всюду идёт круговая порука. Минуту назад ты не знал о существовании целого ряда людей. Сейчас они для тебя самые близкие и священные друзья, ибо ты несёшь им помощь в их страданиях. Я вложу в этот конверт кусочек хитона одного из чистейших людей, полных любви. Если сумеешь сохранить в сердце те Свет и благоговение, с какими стоишь сейчас у алтаря, в ту минуту, когда будешь подавать это письмо женщине, которой я пишу, оботри сам её ребёнка этим кусочком хитона, который я вкладываю в конверт. Если же почувствуешь, что ум твой рассеян и образ мой не горит перед твоим духовным взором, отдай эту ткань матери, пусть она сама оботрёт им личико своего сына.
Постигни в эту минуту, что служение ближнему – это не порыв доброты, в котором ты готов всё раздать, а потом думать, где бы самому достать для собственных первейших нужд что-либо из отданного тобой. Это вся линия поведения, весь труд будней, соединённый и пропитанный радостью жить. Оцени эту радость жить не для созерцания Мудрости, не для знания и восторгов любви, не для прославления Бога как вершины счастья, но как простое понимание: всё связано, нельзя отъединиться ни от одного человека, не только от всей совокупности своих обстоятельств.
Ценность целого ряда прожитых дней измеряется единственной валютой: где и сколько нитей любви ты соткал, как ты сумел их закрепить и чем ты связал закрепляющие узлы. Сохрани в памяти эту минуту и укрепись в нити труда со мною, а следовательно, и с моим Учителем, Учителем Любви, чьё имя – Иисус. Узел нашей с тобою нити труда я скрепляю всей любовью и чистотой, что живут в моём сердце. Прими мои письма у алтаря любви и пронеси их в той гармонии, какою ты сейчас полон. Та помощь, которая оказана легко и радостно, всегда достигает цели. Человек восходит на высшую ступень, и во Вселенной всё светлое
Франциск вложил лоскуток в конверт, поднёс к своим губам письмо, которое лежало на чаше и не сгорело от её кипевшей как огонь жидкости, перекрестился им, говоря про себя: «Блаженство Любви, блаженство Мира, блаженство Радости, блаженство Бесстрашия, летите Гармонией моей верности и влейтесь в сердце существа, о котором молю тебя, Учитель, друг и помощник Света и Любви».
Пламя в чаше вспыхнуло, Франциск, а за ним и я ещё раз преклонили колени перед жертвенником, и он опустил крышку стола.
Передав мне целую пачку писем – некоторые из них состояли из нескольких слов, – он завернул их в красивый шёлковый платок, напомнивший мне синий платок сэра Уоми, только платок Франциска был мягкого алого цвета.
Невольная ассоциация всколыхнула во мне воспоминания об этом чудесном человеке, и я спросил Франциска, знает ли он сэра Уоми.
– Знаю, знаю, дружок Лёвушка, а вот Хаву не знаю, не видел. Как ты думаешь, испугался бы я её черноты? – Франциск весело смеялся, глаза его блестели юмором.
– Мне сейчас очень стыдно, Франциск, но должен сказать, что я был так испуган при встрече с ней, что до сих пор помню мои тогдашние чувства. Теперь, когда я долго пробыл среди людей, ум и чувства которых не знают ни страха, ни раздражения, я и сам изменился, и многие прежние мои понятия уже не существуют. Раньше я не мог даже понять, не только воплотить в действие, что каждый встреченный мной человек – мой Единый. Я не понимал, что вовсе не важно, как проявляет себя Единый в нём, а важно, как мой, во мне живущий Единый приветствует божественный огонь во встречном. Теперь же я не могу себе представить, как можно видеть в человеке одни его личные качества, а не огонь Единой Жизни.
Я стал теперь понимать и другое, о чём мне часто говорил Иллофиллион, – что здравый смысл и тактичность самого человека составляют неотъемлемые качества, без которых невозможно нести своё дежурство и уметь передавать помощь Учителя людям. Сейчас мне совершенно ясно, что знать – это значит уметь. В эту минуту во мне исчезла какая-то часть препятствия к тому, чтобы «быть и становиться».
– Это очень и очень большой шаг, Лёвушка, в духовном росте человека. Раз или два в своей жизни каждый человек может поступить по-ангельски, и это, конечно, много. Но не эти поступки составляют путь освобождения, а только простой трудовой день.
Когда будешь передавать моё письмо старцу Старанде, внимательно присмотрись к нему. И не только к нему одному, но и ко всем тем старикам, которые живут с ним в одном доме. Весь этот уединённый большой дом наполнен людьми, всю жизнь усердно искавшими Бога и путей Его. Но ни у одного из них не было и нет до сих пор ни чувства такта, ни понимания истинной красоты. Всю жизнь их духовные искания были в противоречии с их действиями. Они все без исключения всегда были добры, готовы отдать последнее, что имели, и всё же ничего, кроме раздражения, не умели сеять вокруг себя. Даже пройдя через многие страдания и добившись приезда в Общину, они и здесь не могут жить в гармонии, и их ауры вечно дрожат вспыхивающими огнями раздражения и нарушают мир в любой атмосфере, куда бы они ни попали.