Две жизни. Том II. Части III-IV
Шрифт:
Теперь я по-новому понял его скорбное, до неузнаваемости изменившееся лицо, когда я увидел в первый раз, в аллее в К., Наль. Я понял и выражение муки во всей его фигуре в саду Али перед пиром. Я вспомнил и другого избранника духовного пути – Али-молодого. Слёзы полились из моих глаз, но это было не оплакивание смертных мук дорогих мне людей, а благоговение перед величием того, что только может вынести дух человека и каким примером сияющей помощи другим может стать такой человек. Моя мысль, моё сердце преклонились перед всеми, кого я встретил за последнее время. Я был не в состоянии выразить свою благодарность Иллофиллиону и Франциску, а только повторял первые слова записи брата Николая: «Слава
Внезапно я почувствовал, что Эта теребит меня за рукав. Я поднял мою чудесную птичку на руки, прильнул к его головке и не мог сдержать слёз. Эта охватил крыльями мою голову, точно разделял мои слёзы и утешал меня, и так застал нас Иллофиллион, вошедший в комнату.
Рука моего дорогого Учителя и друга нежно легла на мою голову, и неподражаемо ласковый голос ободрял меня:
– О чём же ты плачешь, мой милый друг? Ведь то, что тобой прочитано и так потрясает тебя в жизни дорогих тебе людей и высоких друзей, лишь тебе одному кажется героизмом самоотречения. Для них же это – героика творчества и созидания, героика величайшей, непобедимой творческой силы: Радости. Запомни то, что я тебе скажу сейчас, и постарайся ввести мои слова как действие, как заповедь в твою новую жизнь.
Нам с тобой приходилось уже не раз говорить о слезах. И я каждый раз объяснял тебе, что слёзы, всякие слёзы, расслабляют человека. Ты же, вступив на путь освобождения, взял на себя радостную деятельность становиться силой слабому, утешением горестному и помощью безнадёжному. Не задавайся сейчас задачей победить слёзы волевым давлением на самого себя. Но каждый раз, когда слеза готова скатиться из твоих глаз, поднимайся духом выше и вспоминай о всех несчастных, которых в мире – и без твоих слёз – так много. Во Вселенной так много плачущих, что ученик обязан осушать их слёзы, а не увеличивать их потоки. Как только мысль твоя поднимется выше твоих эгоистических чувств, ты увидишь, что всякая слеза – это всегда слеза о себе, как бы ты её ни расценивал.
В твоём теперешнем положении, когда ты слышишь Голос Безмолвия и видишь образы дорогих тебе людей независимо от места и расстояния, каждая твоя слеза ломает какой-либо из тех мостов, по которым идёт твоё общение с ними. Начинай свой день благословенной радостью ещё один день жить на земле, ещё раз имея возможность поклониться Богу в человеке и помочь ему. Чем быстрее идёт твоё собственное раскрепощение, тем яснее тебе становится, как лёгок мог бы быть жизненный путь человека и какою каторгой он делает его для себя, а нередко и для своих ближних.
В окружающей тебя в эти дни семье единомышленников, где ты освобождён от всех забот быта, от всех его условностей, созревай, друг, для тех лет, когда ты будешь брошен во всё напряжение человеческих страстей. Только сейчас ты можешь в полном спокойствии развивать всё своё самообладание. Очень немногим даётся это счастье: формировать свой ум, сердце и характер среди людей, лишённых эгоизма. Все твои встречи здесь – это встречи старой и новой кармы. И чтобы не упустить ни одного её звена, которые указываются тебе любящими и заботящимися о тебе, у тебя остаётся лишь одна задача: не лить слёз, которые темнят очи духа, но изливать радость, которая помогает каждому существу, проходящему мимо тебя, всколыхнуть в себе радость, а не уныние.
Возьми Эту, мы пойдём с тобой купаться и не вернёмся сюда сразу, а навестим Франциска. Мне надо переговорить с ним о многом и, главное, узнать, отпустит ли он меня сейчас в дальние Общины, куда меня настойчиво зовут. А между тем и здесь много дела и без меня Франциску будет трудно. Включись, мой милый, в сеть интересов нашего общего дела и забудь о возможности плакать,
Я рассказал ему, как провёл ночь, что видел и как был поражён, увидев леди Бердран на ночном дежурстве.
– И ещё раз, дорогой Иллофиллион, я увидел, насколько незрело моё понимание, как я слеп, судя о людях, как я ничего не распознаю среди окружающей меня жизни.
– У каждого свой путь, Лёвушка. Быть может, тысячи и тысячи хотели бы поменяться с тобой ролями. Но сцена театра жизни подчинена законам Вселенной, и роли в этом театре не могут быть розданы по личному расположению директора или его режиссёров. Высшая режиссура приводит каждого к его мировому станку труда. А как каждый будет работать на нём – это индивидуальная неповторимость. И сколько бы ролей ни набрал человек, творить он будет только в той, где сумел добиться гармонии.
После купания мы пошли в больницу к сестре Александре. В первый раз я был в больнице так рано. Картина, которую я увидел, меня умилила. В огромной столовой за детскими столиками я увидел много выздоравливающих детей, обслуживаемых детьми постарше и молоденькими сёстрами, и снова поставил себе в укор, что до сих пор не знал ни подлинных размеров больницы, ни масштабов её помощи населению.
Многие из детей восхищённо приветствовали Иллофиллиона, и опять я не знал, когда и где они могли познакомиться с ним. Карлики, не поддаваясь никакой дисциплине, бросились к Иллофиллиону и повисли на нём. Из дальнего угла зала к нам подошёл Франциск и провёл нас, со всеми нашими карликовыми ношами, к своему столу, где и усадил нас, заботливо предложив нам еду. Завтрак здесь состоял из холодных вегетарианских блюд и фруктов, но каждый мог, если хотел, получить и горячий суп, и картофель, помимо всем полагавшейся еды.
Франциск, как и всегда при встрече со мной, долго не выпуская моей руки из своей, нежно улыбался.
– Так, так, Лёвушка, расти, красавец, расти. Скоро увидишь жизнь несчастных людей, копи в себе радость, чтобы поделиться ею с ними. Ты встретишь таких бедолаг, о существовании которых до сих пор и не знал. Пора, пора тебе мужать… Не беспокойся, Иллофиллион, бери их всех и поезжай. Здесь мне помогут. Флорентиец скоро пришлёт сюда ещё кое-кого. Помощники у меня будут.
– Ты всегда готов взять любую ношу, Франциск. Но позволяет ли тебе твоё здоровье сейчас так много трудиться? Ты иногда забываешь, что Флорентиец запретил тебе без дневного отдыха нести дежурство.
– Не беспокойся, друг. Я провожу регулярно три часа в день за книгами, и это составляет такой отдых, что меня хватает даже на ночной обход. Сегодня у меня была великая встреча. О, как я был счастлив, что смог спасти загнанную судьбой нищенку от верной гибели! Несчастная уже приготовилась утопить своего новорождённого ребёнка и последовать за ним сама. Сейчас и мать, и ребёнок радуются жизни, и я уверен, что этот ребёнок будет большим человеком. – Франциск весь сиял. Любовь так и изливалась из него. Лицо, которое не загорало ни под каким солнцем, почти прозрачное, с розовым румянцем на щеках, это лицо выделялось не только своей белизной среди загорелых и смуглых лиц. Оно выделилось бы и из тысячи белых лиц, такая высокая сила духовности озаряла все его черты.