Две жизни. Том II. Части III-IV
Шрифт:
Простой день ученика, бдительно проводимый в труде, внимании и доброте, перестаёт быть унылыми, серыми буднями, как только задача его начинает заключаться не в том, чтобы просто «искать», а в том, чтобы «быть и становиться».
Перед глазами ученика перестаёт разворачиваться панорама одних лишь земных фактов. Его дух вникает во всё и связывает ежечасно лентами любви всё происходящее в его буднях, объединяя в единстве оба трудящихся мира: и земной, и небесный.
Чтобы суметь стать настоящим духовным учеником, тебе надо понять, принять и благословить все свои внешние обстоятельства.
Надо понять, что и тело, и окружение твои не являются плодами одного лишь нынешнего
Они переменят форму и снова рано или поздно встанут на твоём пути. Только сила любви может освободить внешний и внутренний путь человека, только одна она превратит унылый день в счастье сияющего творчества.
В начале духовного развития каждому человеку кажется, что талант творчества – это выявленное вовне могущество духа. Он не принимает в расчёт величайших неосязаемых даров: смирения, чистоты, любви и радостности, если они не звучат для него как полезная земная деятельность.
Только длинный путь труда в постоянном распознавании приводит к целеустремлённости Вечного, в каждом действии его духовного и материального творчества. Порядок внешний становится простым отражением порядка внутреннего, точно так же как каждое обдумывание нового творческого импульса не может выливаться в действие без наличия основы диалектического мышления. Если скульптор хочет отразить стремление к победе своего народа, он должен углубиться во всю его историю, должен духом прочесть невидимые страницы доблести и национальной мудрости своего народа. Он должен постичь сам, в собственном сердце, вековое самоотвержение народа, главные идеи, двигавшие его к совершенствованию, – тогда только он сможет уловить ту ноту, на которой звучит для его народа современная ему жизнь.
Лишь тогда скульптор сможет воссоздать в образах живой порыв, когда он пережил в своём сердце всю Голгофу, всю скорбь распятия, всё величие продвижения своего народа по этапам исторических мук и возвышений к тому кульминационному моменту духовной мощи нации, который он хочет отразить для истории.
Ни глина, ни полотно не выдержат экзамена и нескольких лет, если их творцы ухватили лозунг и пустили его в массу как ходкий и прибыльный товар. Их произведения займут место лишь плохой агитационной рекламы среди случайно выброшенного хлама.
В проявлениях творчества ученика, как у талантливого врача, всегда живёт меткость глаза духовного, ведущая непосредственно к интуиции. Но эта интуиция – не плод крохотного исследования, а синтез Мудрости, просыпающейся вовсе не в данный текущий момент; она – только видимое следствие многих невидимых творческих напряжений, имя которым Любовь.
Раскрепостить в себе Любовь и достичь возможности вносить её мирно и просто, как доброту, во все дела и встречи, нельзя одним лишь умственным напряжением. Свободно наблюдая свои импульсы, неустойчивость, скептицизм или жадность, можно лишь прокладывать мелкие тропки, по которым со временем двинется сила, как кровообращение нового организма.
Что такое духовное ученичество? Только путь освобождения. Можно ли считать ученичеством жизнь, если в ней нет основ гармонии? Такого ученичества быть не может. Сколько бы и
Скучнейшие «искатели» – это те, кто вечно оглядывается назад и ищет в настоящем оправдания или подтверждения тех бредней, что снились им в молодости. Величайший из путей труда – путь освобождения.
Нет ни одного мгновения, которое могло бы выпасть из цепи звеньев кармы без исполнения величайшей обязанности человека: подобрать это звено немедленно, ибо оно всегда – зов Вечности, всегда ведёт к освобождению, каким бы маловажным оно ни казалось легкомысленному человеку.
В ученике, оценившем путь не только свой, но и каждого другого, то есть понявшем важность воплощения, недопустимо легкомыслие. Это не значит, что надо идти по жизни с важной физиономией существа, выполняющего «миссию» и не умеющего смеяться. Это значит в каждое мгновенье знать ценность летящего «сейчас» и уметь его творчески принимать и отдавать.
Плоть и дух, как нераздельные клетки, не могут сочетать небо и землю иначе, как развиваясь параллельно. И чем больше раскрывается потенциал духа, тем шире освобождаются клетки тела для впитывания в себя светоносной солнечной материи.
Смерть для духовно свободного существа – только порыв движения величайшей радости. Смерть для человека, всю жизнь проведшего в плену предрассудков, – крёстный путь очищения, хотя бы человек был очень хорошим и добрым в своей обывательской жизни.
Быт, с его условностями, чаще всего скрывает собой те стены предрассудков, о которые разбивает себе лоб умирающий. Первая из заповедей твоего ученического поведения должна состоять в понимании трудового дня как сложного конгломерата духовного единения с живой жизнью каждого встречного. Для тебя «день» – это всегда и во всём участие тех невидимых помощников, которые окружают тебя, вне зависимости от места, времени и расстояния, во всех твоих делах и встречах. Ты никогда не бываешь один, ты всегда трудишься с ними.
Пока в ученике не разовьются его психические чувства, дающие ему возможность ясно ощущать присутствие высоких сил, верность его должна вырасти в огромную любовь. Любовь, к кому бы она ни была – к Богу, к Учителю, к любимому святому, – только тогда приведёт к желанному слиянию с теми, кому поклоняются и кого призывают, когда перейдёт в служение видимым окружающим людям, которым ученик научается нести поклон любви.
Путь ученичества для всех один: если несчастные стучатся в твою дверь – ты на правильном пути».
Здесь вторая запись обрывалась.
Я невольно закрыл лицо руками и погрузился в великие мысли, которые читал. Боже мой! Как далёк я был от всех тех этапов зрелого духа, о которых сейчас читал. Я невольно стал думать о дорогом брате-отце, двадцатичетырёхлетнем молодом офицере, почти ежедневно участвовавшем в стычках с горцами, постоянно жившем под угрозой ранения или смерти и при этом всегда имевшем для крошки брата-сына нежность и ласковую, спокойную улыбку.
Я вспоминал это постоянное спокойствие брата Николая, переосмысливая по-новому всю его жизнь. И жизнь эта казалась мне теперь подвигом. Я не мог вспомнить ни одного женского образа, пересекавшего жизненную дорогу брата Николая, а он ведь был бесспорным красавцем.