Две жизни

Воронин Сергей Алексеевич

А работа? Часть пути отбита на земле, часть запроектирована на ватмане. Но мне надлежит соединить трассу распадка с участком, который я промерял у Кирилла Владимировича после нашего голодного похода.

Последний пикет я сам промерил с Юрком и, когда лента коснулась встречного сторожка, сказал ему, что он присутствует при знаменательном факте, при смычке. Юрок улыбнулся, хитро подмигнул мне и сказал:

— Надо бы литру распить.

— И не одну, — сказал я.

— Ну много — спились бы... А так, для радости.

Это

меня удивило. Жулик, и такие рассуждения.

Десятого декабря из Байгантая пришло к нам в отряд сообщение о выборах, предлагалось быть двенадцатого, не позднее полудня, в стойбище. Расстояние от нас до Байгантая около сорока километров. Это известие принес нам от Костомарова Покенов. Он должен был отвезти на оленях Мозгалевского, но олени, испугавшись медведя-шатуна, убежали.

— За два дня мне не дойти, — удрученно сказал Олег Александрович.

— Аваха! — сердито сказал Покенов.

— Что «аваха»?

— Однако медведь, аваха... Однако аваха, черт...

— Сам ты черт, — тихо обругал Мозгалевский Покенова. «И зачем его опять наняли на работу?» — Мне, друзья, не дойти...

— Мы налегке пойдем? — спросил Перваков. — А коли налегке, то возьмем нарты и за милую душу довезем вас до стойбища.

— Ну что же это будет такое... Как-то неудобно. Впрочем, согласен. Если уж очень устану, тогда подвезете. Пошли!

В три часа дня ушли все. А мы с Тасей остались. Нам так хотелось остаться вдвоем. Наш отряд должен был пройти сорок километров в два дня, с ночевкой в землянке, где был картофель. Мы же решили выйти утром на другой день, идти без ночевки и за одни переход дойти до Байгантая.

И вот мы остались. Впервые одни. Какое это счастье! Время перестало существовать. Когда наступил вечер, когда пришла ночь, когда забрезжил рассвет, мы не заметили и очнулись, только когда в зимовку сквозь кальку проник неяркий свет.

Какое было большое солнце в этот день! Как оно светило! Все, что лежало и стояло на земле, все им освещалось. Смеясь, держа друг друга за руки, мы шли по замерзшей реке.

— Неужели все это правда, — чуть не плача от радости, говорила Тася, — неужели так может быть... Ах, если бы это никогда не кончилось. Даже не верится... Так хорошо.

Наверно, было холодно, потому что лед ухал, оседая от мороза, но мы не замечали холода. Мы забывали обо всем, останавливались, о чем-то говорили, потом спохватывались, что надо идти, и быстро шагали. Но не проходило десяти минут, и снова остановка, и опять время пропадало для нас.

Когда солнце было над головой, то оказалось, что мы очень мало прошли, а времени прокатилось порядочно. Тут я вспомнил усмешливо сказанные Мозгалевским слова: «Думается, не быть вам в Байгантае не только за сутки, но и за пять суток...» Его отношение ко мне сильно изменилось. Ему не понравилось, что мы безо всякого загса стали жить.

— А чего ожидать, если сам начальник

партии подает такой пример, — сказал Лыков. (Нас не было в зимовке, и узнал я про этот разговор от Леньки-повара.)

— Вы уверены, что Кирилл Владимирович живет с Ириной Николаевной? — спросил Олег Александрович. — Это слишком ответственно, чтобы так говорить.

Бедняга всегда почему-то узнавал все новости самым последним. Лыков невесело рассмеялся:

— Если вы мне не верите, спросите Костомарова. Он врать не будет.

— Это черт знает что такое! — воскликнул Олег Александрович. — Я непременно потребую ответа от Коренкова.

— Не только от техника, но и от начальника партии, — подзадоривал Лыков.

— Ну, начальник партии сам за себя отвечает, а вот за техника отвечаю я.

И когда я пришел, он спросил:

— Вы что, женились?

Я не знаю, чего он ждал, может, замешательства, но я посмотрел на Тасю и спокойно ответил:

— Да.

— Ага, гм... А как же регистрация?

— Но здесь нет загса.

— А если подождать до возвращения?

— Зачем же?

— Ну как же, для порядка. А так — что ж это такое? Если каждый вздумает жениться, что же тогда получится? — Он пошевелил усами.

— Я вас не понимаю.

— Ну, конечно, где же вам меня понять... Впрочем, вы могли хотя бы поставить меня в известность.

— Совершенно необязательно, — сказала Тася, — вы не поп!

Мозгалевский как-то весь съежился от ее слов. Я понимал его, ему хотелось уважения. Да, загса тут нет, но есть он, и почему бы нам, молодым людям, не сказать ему о том, что мы поженимся. Я этого своевременно сделать не догадался, а Тася окончательно испортила старику настроение.

— Ну что ж, если так... Конечно, не поп... — Он еще больше ссутулился и стал что-то перебирать во вьючном ящике.

— Зачем ты обидела его? — негромко сказал я Тасе.

— А пускай не лезет не в свое дело. Я бы отцу родному не позволила, не то что ему!

С этого дня Мозгалевский отдалил меня от себя. Он разговаривал со мной, но только о том, чего требовало дело, и голос его всегда был ровен, без малейшего оттенка расположения ко мне. Обиделся. И я никак не мог этого поправить, потому что это связано с Тасей, с женитьбой, со всем тем, что совершено и чего переделывать или изменять я не собирался.

— Идем быстрее, а то застанет ночь, — сказал я Тасе.

— Неужели может быть ночь?

— Смотри, где солнце.

— Не надо, ничего не говори о времени. Я пойду быстро, только ничего не говори о времени... — Но вместо того чтобы идти, мы стояли и целовались.

Тетрадь двадцать шестая

— Нет, нам никогда не дойти. Давай сделаем так: я пойду впереди, а ты догоняй меня. У каждой зимовки будем отдыхать. Пошли!