Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 2
Шрифт:
– Стромболи, Стромболи, – слышалось вокруг, и я вспомнил, что уже несколько дней поговаривали, что мы будем проходить мимо этого уникального, постоянно извергающегося в течение многих столетий итальянского вулкана. «Надо наших разбудить», – решил я и побежал в каюту.
– Как же я проспал? – причитал Виталий Петрович, натягивая на себя брюки. – Ведь знал, что около двух ночи мы к нему подойдём, всем знакомым об этом сказал, а сам…
Он залез в свой чемодан и достал бинокль.
– Из Москвы эту тяжесть сюда притащил специально, чтобы его получше рассмотреть, и чуть не опростоволосился, – всё говорил и говорил профессор, пока
По верхней палубе навстречу мне спешила незнакомая женщина, я машинально посторонился и чуть не врезался в кого-то из экипажа, устанавливающего большую подзорную трубу. Когда я мельком его увидел, мне показалось, что он кого-то напоминает, но было темно, он мелькнул перед моими глазами – и всё. Наверное, я пошёл бы дальше за Виталием Петровичем, но, услышав голос этого офицера, приостановился и присмотрелся. Вот он слегка повернулся, и я увидел знакомый профиль.
– Карин? – тихонько спросил я, скорее даже прошептал, поскольку это была совершенно невозможная мысль.
Но человек услышал и выпрямился, тогда я уже громче спросил:
– Коля?
Он повернулся ко мне и начал в меня вглядываться. Теперь я уже был почти на сто процентов уверен, что не ошибся, но какие-то сомнения мешали мне броситься к нему на шею. Это действительно был Коля Карин Крокодил, или ККК, как его звали все в нашей альпинистской секции. Прозвище «Крокодил» прилипло к нему намертво из-за привычки выдвигать вперёд нижнюю челюсть, что и делало его профиль не то чтобы похожим, но чем-то смутно напоминающим этого представителя животного мира.
Чтобы он лучше мог меня рассмотреть, я сделал пару шагов вперёд и повернулся в сторону луны. Наконец он понял, кто стоит перед ним, и воскликнул:
– Ванька? Елисеев? Ты как здесь оказался?
– Собственной персоной, – откликнулся я. – Ну, как я здесь оказался, очевидно – купил путёвку. А вот ты что тут делаешь? Ты же, мне говорили, после того как из реставраторов ушёл, вроде в монастырь подался?
– Подался, подался… – начал бормотать Коля.
Была у него такая привычка: когда он соображал, что ответить на вопрос, он по нескольку раз повторял последнее услышанное слово.
– Молодой человек, – прохрипел за моей спиной старческий голос, и чья-то рука слегка похлопала меня по спине, – разрешите пройти.
Я машинально сделал шаг вправо, ожидая ответа от ККК.
– Да не сюда, а туда, – опять прохрипел всё тот же голос.
Я сделал шаг назад.
– Вот тупица, – услышал я, – встал как стена и только колышется туда-сюда.
Я искренне возмутился и хотел повернуться и посмотреть на того, кто посмел меня тупицей обозвать, но тут сзади раздалось какое-то хрюканье – явно этот некто с трудом сдерживал смех, а потому я просто протянул руку назад и, ухватившись за чью-то одежду, выволок вперёд ржущего почти в голос Виктора.
– Вот, ВиВы, познакомьтесь! Мой институтский приятель – Коля Карин Крокодил, или просто ККК.
– Он что, сторонник расовой дискриминации? – удивился Вадим, протягивая Коле руку. – А меня Вадимом зовут. Я в ВиВах главный, а этот фигляр, – и он указал пальцем на Виктора, всё ещё продолжавшего смеяться, – мой помощник.
– А почему сторонник расовой дискриминации? И что такое ВиВы? – несколько растерялся Коля.
– А почему Крокодил? – последовал ответ.
– Говорят, что в профиль я в некоторых моментах на эту зверюгу смахиваю. Я так не считаю, но спорить
– А мы ВиВы, поскольку Вадим и Виктор, а работаем в паре – вот нас так пациенты и прозвали. Мы на это тоже не обижаемся, – улыбнулся Вадим. – Ну а со сторонником расизма ещё проще: ККК – это же сокращённо ку-клукс-клан, самая что ни на есть расистская организация.
– Молодой человек, вы ведь сюда не обниматься с этими гражданами пришли, а подзорную трубу наладить, – раздался недовольный женский голос. – Я подождала, пока вы здоровались, а вы продолжаете ничего не делать.
– Одну минутку, я сейчас всё отрегулирую, и сможете любоваться в своё удовольствие.
Коля повернулся к треноге, на которой была закреплена длинная и явно дальнобойная труба, и начал с ней заниматься.
– Ну вот, всё готово, – сказал он и повернулся к нам. – Даже капитан удивлён, как всё красиво, а уж он видел этот Стромболи далеко не один раз. Дело в том, что мы всегда его проходим в сумерках, а сегодня из-за почти трёхчасового дрейфа в ожидании возвращения доктора наступила ночь, да такая безоблачная, да с такой яркой, как на заказ, луной, что Стромболи меня вообще потряс.
Пока он всё это говорил, мы успели отойти к противоположному борту, там было посвободней.
– Давай рассказывай, как ты здесь очутился, – в приказном тоне произнёс я.
Надо пояснить, что у Коли было много странностей, и одной из них являлось то, что стоило ему увлечься, как он начинал говорить и говорить; в таком случае ему следовало приказать что-нибудь, тогда он все свои разговоры моментально бросал и начинал делать то, что ему сказали. Вот и тут он моментально переключился и чётко начал докладывать:
– Я в институте на кафедре лаков и красок учился. Моей дипломной работой были новые органические красители для реставрационной деятельности. Поэтому меня и послали на преддипломную практику в Крым, там как раз реставрация одного древнего монастыря шла и наши новые красители испытывали. Реставрацией занималась мастерская Саввы Ямщикова. Слышали небось про такого мастера? – спросил Коля и внимательно на нас посмотрел.
Никто возражать не стал, и он продолжил:
– Савва Васильевич – человек деловой и потому терпеть не мог, когда кто-то рядом околачивается без дела. Он всех монахов под купол загнал, и они там пыхтели, небо закрашивая. Ну и мне в руки инструмент дал и попросил пурпурную мантию на Саваофе подправить. Я кистями с детства люблю работать, у меня и стало что-то приличное получаться. Ямщиков за мной несколько дней наблюдал, всё более и более ответственную работу поручая. Потом пристал ко мне: кем я хочу в жизни быть? А меня предварительно распределили на Дорогомиловский химический завод, куда, надо сказать, я совсем не рвался. Он принялся уговаривать меня к ним пойти работать, соблазняя рассказами, как они по всей стране туда-сюда мотаются. Их объекты ведь в разных местах нашей великой находятся. Да и не только у нас, они и в Болгарии работали, и в Югославии тоже. В общем, уговорил он меня, осталось лишь руководство института переубедить, и всё. Я думал, это самое тяжёлое, но он меня успокоил: «Я Кафтанова Сергея Васильевича, ректора вашего, хорошо знаю, ещё с тех времён, когда он заместителем министра культуры служил. И, что особенно важно, он со мной тоже хорошо знаком. Мы с ним столкнулись как-то в одном вопросе, и я сумел его убедить, что он не прав».