Дверь в зиму
Шрифт:
У дверей, ведущих в душевую, стояли воспитательница и хозяйка пса. Воспитательница что-то рассказывала собачнице. Та в ответ беззвучно шевелила губами: повторяла за собеседницей или бормотала свое, не знаю. Я подошел вплотную, насколько позволяли приличия, но не мог разобрать ни слова. Я только видел счастье. Хорошо знакомое мне детское, безбрежное счастье, оккупировавшее лицо беженки.
У ног хозяйки сидел пес. Завидев меня, он приветственно гавкнул — и вдруг завыл, как по покойнику.
— Это еще
Пес замолчал.
Я был так удивлен вмешательством не хозяйки, а постороннего, чужого человека, тем более что хозяйка и не подумала велеть псу замолчать. Вероятно, поэтому я не сразу сообразил: слова воспитательницы, обращенные к собаке, я разобрал ясно, до последнего звука. А когда понял, то обнаружил, что воспитательница смотрит уже не на пса, а на меня.
— Подождите в кабинете заведующей, пожалуйста, — уведомила она. — Я вижу, что вы мой клиент. Еще на улице увидела. Сейчас я занята, скоро освобожусь.
— Это где была регистрация? — глупо спросил я.
— Да.
И знаете что? Я пошел в кабинет.
Еще недавно полный людьми, сейчас кабинет пустовал. Я сел на стул, не рискнув занять кресло заведующей, и уставился на дверь. Следом за мной в кабинет вошел пес и лег мне на ноги. Не на колени, естественно, — на ступни. Придавил так, что не встать. Не знаю, откуда явилась безумная уверенность, но я не сомневался — отправься я сейчас искать хозяйку этого бегемота по всему детскому саду, и я ее не найду.
Минут через пять явилась воспитательница.
— Извините, что заставила вас ждать, — она улыбнулась. — Все, теперь я в вашем распоряжении.
Ее внешность. Когда я смотрел на нее, сейчас и раньше, я видел какие-то черты, какую-то одежду. Но убей меня бог, если мне удалось бы вспомнить этот облик, а уж тем более описать его.
Воспитательница, и все.
— Ладно, тогда начну я, — она правильно истолковала мое молчание. — У меня к вам есть предложение. Хотите вернуться в детство?
— Куда?!
— В детство.
— Родиться заново?
— Нет, так далеко я не смогу. Лет пять, плюс-минус пара месяцев. Такой вариант устроит? Пять лет — прекрасный возраст.
— Вы шутите?
— Нет.
Считайте меня идиотом, безумцем, придурком, рехнувшимся от убийственного стресса — я ей поверил. Эта может. Точно может! Так вот почему у меня не получалось найти в детском саду ее предыдущих клиентов! Они уже не здесь. Они там, далеко, где нет войны, взрывов, смертей, бегства…
Они спасены.
Воспитательница сказала: «Я вижу, что вы мой клиент». Она предлагает не всем. Господи, да я же счастливчик, я вытянул из коробки выигрышный билет! Пять лет? Детский сад — не этот, а былой, мой собственный, забытый с годами; потом я пойду
…бабушка надевает на меня зимнее драповое пальто. Меховый — мутоновый! — воротник щекочет затылок. Горло перетянуто кусачим шарфом, я бурчу, что вот-вот задохнусь. Вываливаюсь в подъезд, вихрем слетаю по ступенькам, еще не зная, что дверь подъезда не откроется от моего толчка, что снаружи ждет дедово пыхтение, долгая работа лопатой, снег, сугробы, детство: румяное от мороза, запыхавшееся, счастливое…
Да, я знаю.
Знаю, какое у меня сейчас лицо.
Я уже видел эти лица: тех людей, к кому подошла воспитательница.
— Ну что? — она снова улыбнулась. — Вы согласны?
Да, хотел закричать я. Да, конечно!
— Я буду помнить себя? — спросил я. — Нынешнего?
Она отрицательно покачала головой.
— Извините, нет. Это было бы слишком жестоко. Мужчина на седьмом десятке в теле пятилетнего мальчика? Вы понимаете, что это ад? И для вас, и для окружающих?
Я молчал. Наверное, она права.
— Вы ничего не будете помнить. Вы просто начнете жить заново. Та жизнь, которая у вас была — вы проживете ее, как впервые. Мальчик, подросток, юноша, мужчина… Чем плохо?
— Начну жить заново? Свою былую жизнь?
— Да. Вам не кажется, что вы задаете слишком много вопросов? Клиенты, что были перед вами, вели себя иначе. На них я тратила гораздо меньше времени.
— Жизнь заново? Не помня, что я ее уже прожил?
— Да.
Похоже, она начала раздражаться.
— Детство, отрочество, юность? Без памяти о том, что все происходит во второй раз?
Теперь замолчала она.
— А потом опять будет война, да? Эвакуация? Детский сад, превращенный в приют? Вы, ваше предложение? И я снова начну жить сначала: детский сад, школа, институт, работа, война, эвакуация, детский сад… Вы с вашим предложением? И опять сначала? В третий, десятый, сотый раз?!
Я наклонился вперед, побеспокоив собаку:
— Но ведь дальше-то уже ничего не будет? Совсем ничего, так? После нашего разговора? После моего согласия? После детского сада? Совсем ничего, правда?!
Вместо ответа она пожала плечами.
— Я знаю тебя, — сказал я, чувствуя, как холодный пот стекает по затылку, просачивается за воротник. — Знаю, как тебя зовут.
— Все знают, — она еще раз пожала плечами. Внезапный переход на «ты» ее ничуть не побеспокоил. — Просто не все вспоминают мое имя, когда я прихожу сделать свое предложение. Всякий раз у меня другое имя и другое предложение. Соглашайся, это хороший вариант.
Я погладил пса:
— Ага, хороший. Правда, бегемот?