Двоеверие
Шрифт:
– М-м… – с почти материнской заботой вывела лекарка. Ресницы Дашутки обсохли и слиплись, но чувство заботы и безопасности успокоило. Звук ручья отражался от каменных стен и превращал его в могучую горную реку. Миг, когда слабая струйка жизни обрела громоподобный голос – и есть настоящее чудо.
Дарья с трудом разлепила глаза и упёрлась костлявыми руками в тряпьё под собой. Сирин снова попыталась примкнуть её, но Дарья твёрдо решила подняться. С клокочущим хрипом она привстала на локти, по горящей спине стекло травяное зелье. И правда – пещера, наверное тайное убежище лекарки, и совсем небольшая, всего несколько шагов в глубину. Выложено камнями кострище, тазы подставлены
Серое пятно солнца лишь только коснулось входа в пещеру. Светало, но ещё очень рано, в лесу густой сумрак.
– Слава Богу, ты меня защитил, ты от смерти и мук оберёг, – беззвучно шепнула Дашутка. Сбитые в кровь руки потянулись к груди, но так и повисли. Креста на ней нет. Хотя крест с ней отныне навечно. Дарья ощущала его всякий раз, когда шевелила плечами.
Сиплый смех поднялся из груди. Его всхлипы звучали, как плач, и лекарка замычала, торопливо укрывая ей плечи. Чёрное платье – слишком длинное, не по росту, и слишком большое для чахлого тела; растянутый ворот, не подшитые рукава. Оно висело на Дарье, как мешок на жерди. Но всё лучше, чем нагой.
– Отведи меня домой, – просипела Дашутка. Лекарка глянула исподлобья. Она боялась подходить к Монастырю.
– Проведи незаметно. Сама не вернусь, силы нет.
Сирин взяла её за руки и положила к себе на виски. Дарья повела головой.
– Нет, не вижу. Не могу больше видеть. Домой хочу, отведи, пока мы сбежали!
Лекарка не верила ей и не отпускала руки Дашутки. Она мечтала знать правду, кем были её родители до того, как её в младенчестве похитила Навь. Но Дарья ничего не могла ей сказать. Он не ждал её в тёмному углу, не высматривал. В конце концов Сирин взяла её за руку и вывела прочь из пещеры.
Всходило раннее солнце. Сквозь ели и сосны золотым водопадом лились лучи света. Под свежестью раннего утра Дарья не верила… она – Навь. Навью ведь не становятся, ей рождаются в подземелье, где никогда не верили в Бога. Нельзя стать слугой сатаны, родившись в белокаменном Монастыре, нельзя стать чудовищем, когда крестили в младенчестве. И всё же… она больше Навь, чем та немая дикарка, которая вела её через лес.
Пахло изморозью и хвоей. Утренний лес пробуждался, в вышине запел дрозд. Как часто она слышала его пение через монастырские стены. Маленький, серый, со светлой грудкой, с россыпью тёмных пятнышек: он живой, он поёт, славит жизнь и так сладко!
Сирин выводила её звериными тропами. Рядом тяжело хрустнула ветка. Клокочущее дыхание и утробный остерегающий рык напряг воздух. Сирин замерла на усыпанной прошлогодней хвоей тропе и внезапно поволокла Дарью в густую еловую тень. Они затаились в колючих, холодных от утреннего тумана еловых ветвях. Из дымки выступили тёмные хищники. Волки трусили один за другим, низко наклонив головы. В глазах сверкало лунное серебро. Они искали беглянок по следу.
Немые губы ворожеи зашептали безмолвный заговор.
Но вот перестали. Чёрная Стая расступилась пошире и появился вожак. Даже среди остальных Великих Зверей он был воистину великаном. Дарья спрятала голову, накрыв её рукавами. Бесполезно просить пощады у дикого зверя. Убить её – всё равно, что сломать тонкий весенний ледок. Но под лапами волка вместо смерти всходили маленькие живые травинки. От удивления Дарья вскинула взгляд. Вместе с дикостью в лунных очах светилась мудрость нескольких прожитых жизней и вечная битва с врагом. Часть того врага жила и внутри Дарьи. Но такая слабая и искорёженная, что даже не достойна клыков. Великий Зверь не в первый раз видел её и знал лучше многих ныне живущих бок о бок людей.
За тесным полукругом стаи кто-то жалобно заскулил. На дрожащих ногах к чёрным братьям подковылял ещё один волк, гораздо меньше сородичей, с белой подпалиной на груди. В густой шкуре над белой звездой запутался нож. Острие беспокоило рану. Волки, должно быть, пытались вытащить нож клыками, но не смогли. На каждом шагу измученный переярок хромал и болезненно харкал.
Дарья вспомнила себя в лазарете, где могла облегчить больному, и с трудом поднялась на ноги. Под хищный рык стаи, она подошла к переярку и осторожно ощупала нож в густой шкуре. Любой из волков с лёгкостью бы растерзал её на куски, но братья замерли подле отца и с урчанием выжидали. Она потянула за нож, переярок дёрнулся, присел на задние лапы, оскалился. Каждое шевеление серебра отдавалось для него страшной болью.
– Господи, ежели Ты испытываешь меня бедами, то хотя бы сейчас не губи, – прошептала Дашутка и крепче взялась за рукоять. Одним верным движением она выдернула из раны нож. Переярок пронзительно взвыл. Тотчас белый свет для Дашутки перевернулся, и стая набросилась на неё. Она успела вскрикнуть, но немая лекарка сбежала в чащобу, оставив её на потребу волкам. Жуткое месиво чёрных шкур, серебряных глаз и янтарных клыков завращалось перед Дашуткой. Разверзлась пасть чёрной смерти, её обдало смрадным дыханием и тотчас наволоклась темнота.
*************
Рассветало, но из леса до сих пор никто не пришёл. На крепостной стене Егор всматривался в накрытую низким туманом равнину. Солнце поднималось всё выше, истекал последний час сумерек. Наверное, одна ночь – слишком мало, чтобы отыскать Дарью у Нави и вывести её к монастырским воротам. Чем только не успокаивал себя Егор, пока выглядывал любое движение в густой, как парное молоко пелене. С рассветом задули молодые ветра, и взлелеянная за ночь надежда начала таять вместе с туманом. Может быть надо дождаться следующей ночи?
– Не боишься? Подстрелят. Они метко стреляют.
Сергей тоже поднялся на стену и остановился за кирпичным зубцом. Темнобородое лицо осунулось, он похудел за весну, хотя глаза по-прежнему цепко и холодно, как у хищника, вглядывались в синеющий лес.
– Ждёшь кого?
Сергей протянул в руки Егору задубелую от крови сорочку. Понятно, с кем он увиделся в это утро. Но Егор совсем позабыл о кровавом подношении Нави, уверившись ночью, что Дашутка жива.
– Серафим обо всём рассказал?